Удар молнии

Очень скоро часы показывали уже пять часов, а потом и шесть, и Сэм не мог решить, что ему делать — то ли ехать домой к Аннабел, то ли вернуться в больницу к Алекс. Ему не хотелось будить ее звонком, тем более что, по словам врача, она может оказаться в своей палате не раньше семи. Так что он все-таки отправился домой, пообедал вместе с дочерью, посмотрел с ней телевизор, почитал на ночь и уложил. Кармен спросила, общался ли он с миссис Паркер, а Аннабел пожаловалась на то, что мама ей не позвонила. Сэм сказал, что у нее скорее всего целый день были переговоры, поэтому позвонить она не смогла, но прозвучала эта ложь как-то неубедительно — по крайней мере Кармен посмотрела на него с подозрением.

Она понимала, что что-то произошло. Утром Алекс ушла не с чемоданом, а с маленькой дорожной сумкой, и это Кармен тоже отметила.

В восемь часов вечера Сэм переоделся в джинсы. Ему не хотелось ехать в больницу. Он знал, что сделать это необходимо, но внезапно понял, что не хочет видеть Алекс. Она будет сонная, слабая, возможно, страдающая от боли, хотя врач и говорил, что проточные опухоли менее болезненны.

Если они отрезали ей всю грудь, то это, должно быть, очень больно. Мысль о том, что придется смотреть в глаза изуродованной жены, доводила его до тошноты. Кто должен сообщить ей страшные новости? А может быть, она уже знает?

Или чувствует?

Сэм вошел в больницу в сумрачном настроении. Поднявшись в унылую палату, он, к своему разочарованию, обнаружил, что Алекс уже проснулась. Она лежала на кровати, рядом стояла капельница, и пожилая сиделка рядом с ней читала журнал при свете лампы. Алекс тихо плакала и смотрела в потолок. Сэм не мог понять, почему она плачет: потому, что ей больно, или потому, что она уже все знает, — а спросить ее об этом он не решался.

Сиделка встретила его вопросительным взглядом, и Алекс объяснила, что это ее муж. Женщина кивнула и тихо вышла из палаты вместе со своим журналом, сказав, что будет в коридоре.

Сэм осторожно подошел к кровати и посмотрел на свою жену. Она была не менее красива, чем прежде, но усталое лицо ее заливала мертвенная бледность. Когда родилась Аннабел, Алекс выглядела примерно так же, за исключением того, что тогда глаза ее светились от счастья. Взяв ее правую руку в свою, Сэм заметил, что левый бок и грудь у нее крепко забинтованы.

— Здравствуй, моя девочка, ну как ты? — Сэм явно чувствовал себя не в своей тарелке, а Алекс и не пыталась скрыть слез. В глазах ее был немой упрек.

— Где ты был, когда я проснулась?

Неужели она уже долго лежит здесь в полном одиночестве? Ведь она должна была проснуться не раньше семи.

— Врач сказал, что ты придешь в себя только поздно вечером. А я решил побыть с Аннабел и подумал, что тебе бы хотелось именно этого.

В какой-то степени это было правдой, но на самом деле он просто не хотел возвращаться сюда. И Алекс это понимала.

— Я здесь с четырех часов. Где ты был? — Страдания сделали ее безжалостной.

— Я был на работе, а потом поехал к Аннабел. Я уложил ее, а потом поехал сюда. — Он произнес эти слова таким невинным и легким тоном, как будто он не мог появиться в больнице ни на минуту раньше.

— Почему ты мне не позвонил?

— Я думал, что ты спишь, — нервно ответил он.

Алекс посмотрела на мужа, и шлюзы открылись. Она плакала так, как будто никогда не сможет остановиться. Питер Герман зашел к ней после того, как она проснулась, и рассказал ей все про опухоль, про мастэктомию, про риск и опасность, про лимфатические узлы, которые он тоже частично удалил, про свои надежды на то, что, поскольку края опухоли были чистыми, можно было надеяться на ее локальный характер, про то, что через четыре недели начнется курс химиотерапии. Алекс подумала, что жизнь ее кончена. Потеряв грудь, она все еще могла потерять жизнь. Сейчас ее изуродовали, а в течение последующего полугода она будет ощущать себя безнадежно больной от химии. Может быть, у нее выпадут волосы, а после того как лечение закончится, она скорее всего не сможет иметь детей. Сейчас у нее было такое ощущение, что все пропало — в том числе и ее семейная жизнь.

Сэм даже не сидел рядом с ней, когда она пришла в себя. Он не присутствовал при ее разговоре с доктором, когда он сообщал ей эти чудовищные новости. Герман не захотел ждать с этим разговором, не захотел, чтобы она беспокоилась и задавала себе вопросы, чтобы сама обнаружила, что осталась без груди, или услышала это от медсестер. Он принадлежал к тем врачам, которые предпочитают говорить своим пациентам всю правду, что он и сделал. Алекс казалось, что он ее просто убил.

А Сэм никак не помог ей и не поддержал ее.

— Я осталась с одной грудью, — продолжала она говорить сквозь слезы, — у меня рак…

Сэм молча слушал ее, держа в объятиях, и тоже плакал. Он чувствовал, что не в силах справиться со всем этим.

— Мне так жаль… но все будет хорошо. Герман говорит, что удалил очаг.

— Но он не знает этого точно, — всхлипнула Алекс. — И потом, мне скорее всего придется пройти курс химиотерапии.

Я не хочу этого. Я хочу умереть.