Удар 'Молнии'

Передавали обращение Диктатора в прямом эфире. Он сообщал, что все слухи о его пленении не что иное, как домыслы и провокация оппозиции, чтобы посеять панику и раскол в обществе, что он никуда не выезжал с территории республики и занимался государственными делами. Для пущей убедительности сказанного приглашал мужчин на митинг у президентского дворца, где обещал выступить с речью...

Дед Мазай отыскал пропавших "зайцев" неподалеку от Алханчуртского канала у дороги на Грозный. Сидели на крохотном каменистом островке, а вокруг разливалась грязь неимоверная, в которой тонули грузовики, БТРы и танки. Земля, избитая и изорванная гусеницами, взрытая снарядами, не раз политая кровью, уже напоминала лавовый поток, излившийся из грязевого вулкана. Истерзанная почва, еще недавно способная взращивать нежный персик, нынче взрастила плод горький и загноилась, вспухла, охваченная гангренной чернотой, и реял над нею смрадный дым войны.

Генерал застал Тучкова еще живым, но изо рта уже пахло землей...

- Не умирай, Князь, - просил он, держа холодные руки в своих. - Погоди, вот выберемся отсюда, в Склифосовского положу. А там тебя выходят!

- Долго ждать, Дед, - слабо отозвался Тучков. - Когда еще выберемся из такой-то грязи? Лучше я умру по-княжески, в кругу товарищей.

Однако скоро явился бывший начальник штаба Глеб Головеров. Пришел он пешком, безоружный, в старой грязно-бурой полевой форме, расквашенных яловых сапогах и с пластиковой "малямбой", полной дешевой водки. Князь тут же взбодрился, ожил его меркнущий единственный глаз.

- Дед, хоть раз бы сухой закон нарушить, а? - попросил он. - Сделай милость?..

Генерал молча отвинтил колпак с гранаты от подствольника и подставил в общий строй.

Сначала поминали всех павших в Афганистане, в Африке, Южной Америке, Карабахе, Грузии и еще во многих частях света. Потом отдельно за погибшего в водах Сунжи, который лежал упакованным в металлизированный пластик в белой гробнице бронемашины.

А мимо шли войска, будоражили гусеницами землю, делали твердь зыбкой, липучей хлябью. И лица водителей, по-походному торчащие над броней в открытых люках, обращались в глиняные, предсмертные маски Пятнистая и пока живая сила, обнимаясь с "Калашниковым", качалась в грузовиках, пела, свистела, балагурила на разных языках и дула пиво из белых банок, которые потом летели вниз и долго плавали на поверхности грязевого потока, напоминая поплавки расставленных сетей. Это был очередной набег оппозиции на город Грозный, устами солдатскими давно переименованный в город Грязный. Неведомо кем организованный и оплаченный, какой силой двигаемый, набег этот на сей раз был подкреплен танковыми колоннами истинных профессионалов гражданской войны, год назад блестяще расстрелявших Дом Советов.

Потом "Молния" пила просто за живых, пила и пела старые воинские песни, больше казачьи - про реку Терек, про сорок тысяч лошадей, а тем часом над городом Грязным полыхали грозовые зарницы и раскатывался сухой гром. Рано утром на истерзанное хлебное поле приехал трактор с навесным плугом и бороной, развернулся и стал пахать. Ездил взад-вперед, переваливал холодеющую зябкую почву, а она смыкалась тут же без всяких признаков борозд. Мужики позвали механизатора, налили колпак водочки, предупредили:

- Не паши здесь, брат. Это же минное поле. Тот выпил, утерся рукавом.

- Минное-то оно минное, а что жрать станем? Если не пахать?

И снова ушел работать. Через полчаса, где был трактор, вздыбился грязно-огненный столб и пахать стало некому.

Этим же утром стал умирать Тучков. Не хотел даже водки...

- Погоди, как же ты умрешь? - снова взялся уговаривать дед Мазай. - А дочь моя, Катя? Кто же повезет ее в Питер, мост с конями показать?

- Найдется ей князь, - проговорил Тучков. - Свозит...

- Я ее замуж отдам за тебя, только не умирай!

- Отдашь?

- Отдам! Вот тебе рука! Он потискал руку генерала - отпустил...

- Дед... На самом деле я ведь не князь, а так...

- Что - так?

- Да так... Даже не дворянин. Просто однофамилец.

- Подумаешь! Да ты зато воин! Отдам!

- Все, Дед, молчи! - Он сам схватил руку. - Ни слова... А то передумаешь... Я с этим и уйду. Сейчас... Вот и все!

В щелке его глаза на миг вспыхнул свет и медленно угас.

Князя определили в пластиковую "малямбу", в которой Головеров принес водку, обвязали веревками, чтобы сильно не раздувало, и положили в стальной саркофаг бронемашины. Там его и отпел Капеллан - в тишине, чтобы не мешали молиться о княжеской душе, в замкнутом пространстве, чтобы ветер не тушил свечу...

А на военной дороге, расхристанной и залитой грязевым вулканом, начался очередной бег - тех, кто вчера еще ехал на броне, смеялся, пил пиво из банок, похожих на ручные гранаты, и уж никак не собирался бежать и умирать.