Удар мечом

Иван потянулся к лесной ромашке, сорвал ее, воткнул В л аде в косу, пошутил:

— Королевна должна быть в цветах.

Влада благодарно, застенчиво улыбнулась ему, с грустинкой сказала:

— Ну какая я королевна? Полуграмотная дивчина-хуторянка.

И вдруг, доверившись, начала сбивчиво говорить о том, как тоскливо бывает длинными осенними вечерами на хуторе. Стучат ветви в окна, гуляет унылый ветер по лесу, а ты одна и не с кем перекинуться словом — с отцом уже все сотни раз обговорено-переговорено. Одна сидишь в комнате, на полке пять книг перечитанных, а где-то ярко светят огни, смеются люди, ходят друг к другу в гости, веселятся, огорчаются, ссорятся, мирятся, радуются — живут. Сколько в комнате углов? Четыре?.. Нет, пять их, пятый тот самый, который ты никак не найдешь, когда меряешь ее шагами. Особенно тоскливо весной: все цветет, а ты одна и одна…

Нечай не перебивал Владу, боялся неосторожным словом или жестом сломать, нарушить внезапно возникшую уверенность, что ее поймут, не посмеются над откровенностью, не воспользуются беззащитностью. Влада искренне говорила о себе и ни слова об отце, о том, кто бывает на хуторе, о той второй, тайной жизни, свидетельницей которой она была. И все-таки один раз нечаянно обмолвилась.

— Учиться тебе надо, — сказал Нечай.

— Вот и Мария Григорьевна так же говорит, — согласно кивнула Влада.

— Откуда ты знаешь Шевчук? — торопливо спросил Нечай.

Влада поняла, что нечаянно проговорилась, назвала человека, о котором следовало бы ей молчать, и начала путано объяснять:

— Давно я ее видела. Еще когда она в школе работала. Заходила как-то на хутор…

Нечай сделал вид, что поверил.

Пора было собираться домой. Влада озабоченно посмотрела на солнце, прикинула: не меньше шести. Отец будет волноваться, да и дел по хозяйству много — даром что воскресенье. Уже другим путем она подвезла Нечая к берегу, спрятала лодку в осоке. Уток поделили: не поверит Скиба дочке, что за целый день не сшибла ни одного селезня. Остановились, чтобы попрощаться. Влада протянула руку, и Нечай задержал ее в своей руке.

— Придешь еще? — густо покраснев и опустив глаза, тихо спросила девушка. И доверчиво попросила: — Приходи, а?..

— Обязательно, — горячо сказал Нечай.

Условились о следующей встрече. И уже на прощанье, поколебавшись немного, Влада вдруг сказала настойчиво, твердо:

— Никому не говори в следующий раз, что идешь ко мне.

— Почему? — сразу насторожился Нечай.

— За себя боюсь. И за тебя…

И объяснила:

— Те трое, на берегу, тебя искали. Нечего им больше здесь делать. Верь мне, не я в том виновата. Кто-то из села предупредил. Веришь?

— Верю.

Эмиссар центрального провода

Курьер привел в банду Стафийчука пожилого, неторопливого селянина. Он был совсем мирного вида: поношенные, застиранные до белых пятен штаны из «чертовой кожи», сорочка, вышитая крестиком, коротковатый пиджачок, кнут в руках — так и хотелось посмотреть, где же кони, на которых он приехал. Сонные глазки равнодушно взирали на мир.

Со Стафийчуком он поздоровался, как со старым знакомым.

— Ого! — сказал Стась. — Такая честь для нас, друже Розум.

— Добре, добре, — прервал его тот, — про честь потом. Показывай, яку птаху прихватил… — И по-хозяйски, не спрашивая дорогу, пошел к бункеру проводника.

Стафийчук по пути кратко изложил обстоятельства поимки Марии. Из его рассказа выходило, что он чуть ли не нарочно завлек Марию Шевчук на базу, заподозрив в ней чекистку. А Волоцюга лишь подтвердил его неясные подозрения. Закончил Стась по привычке цитатой из библии, немного торжественно: «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».

— Кажется, именно об этом вы и забыли, — иронически протянул Розум.

За это время Мария осунулась и побледнела, начала отвыкать от яркого света, от свежего воздуха. Кофточка ее почернела от грязи, пришлось спать на голой влажной земле, даже сена не дали. Мария увидела Розума, догадалась, кто он такой, облегченно вздохнула.

— Ну? — спросил Розум.

— Я — Горлинка.

Розум смотрел на нее все так же равнодушно, ни один мускул на лице не дрогнул.

— Горлинки не покидают леса…

— Но иногда залетают в села…

Стафийчук, Дрот, бандеровцы, набившиеся в бункер, напряженно слушали этот иносказательный разговор. Шел обмен паролями, известными только немногим посвященным. Розум смотрел на девушку выжидающе. Она дернула «молнию» на юбке, достала из потайного карманчика фотографию: средних лет мужчина, жилистая шея, равнодушные глаза.

— Кто это? — Розум пристально всмотрелся в фото.

— Так, знакомый…

— Видно, хороший мастер снимал — отличная работа. Не знаете, в какой мастерской?

— Посмотрите, там, кажется, написано.

Розум прочитал золоченую надпись: «Фотоателье Ф. И. Возного».

— Буду во Львове, обязательно сфотографируюсь у этого Возного.

Ответная фраза несколько отличалась от той, которую услышал однажды Василь Малеванный.

— Вряд ли удастся, — четко проговорила Горлинка. — Насколько я знаю, пан Возный давно сменил профессию…