Удар гильотины

Изнутри на Антона смотрела не темнота, хотя и темнота, конечно, тоже, но главное – тишина. Почему-то тишину, а не темноту, Антон ощутил всем своим существом. Манн скрылся в тишине, не сказав хотя бы: «Идите за мной». Антон потоптался на месте, хотел было повернуться и уйти, но зачем-то же он пришел сюда с детективом, зачем-то ему нужно было преодолеть себя и войти в тишину.

Он вошел.

Это было что-то вроде склада или музейных запасников. Темно здесь не было на самом деле – свет пробивался в узкие оконца под потолком, над дверью, что вела в глубину здания, горела лампочка в светло-желтом плафоне. Тишины на самом деле не было тоже – справа от внутренней двери стояли огромные напольные старинные маятниковые часы, маятник мерно раскачивался, отщелкивая секунды, но щелчки не столько нарушали тишину, сколько подчеркивали пунктиром ее значимость.

Антон готов был к тому, что сейчас ему покажется, будто он здесь уже бывал, но ничего такого не случилось, не был он в этом подвале ни разу, никогда не видел ни старинного секретера с резными панелями, ни стола, вроде бы тоже старинного, но, в отличие от секретера, оставлявшего впечатление старой рухляди, которую жалели выбросить. Еще в комнате были штабеля то ли досок, то ли больших деревянных плоских столешниц, сваленных одна на другую, и еще десятка два стояли тесно друг к другу у правой стены. Антон не сразу догадался – это были картины в рамах, они лежали, стояли, а две висели в простенках между окошками на улицу. Антон подумал, что здесь можно увидеть творения если не самого Рамбрандта, то кого-нибудь из его современников, но на картинах оказалась современная мазня – впрочем, мазня могла быть и столетней давности, тогда тоже любили все кубическое и не имевшее отношения к жизни.

Манн стоял посреди комнаты, положив руку на штабель лежавших друг на друге картин, и молча разглядывал Антона – видимо, ожидал от него определенной реакции, но что мог сделать Антон, кроме как пожать в недоумении плечами и посмотреть на детектива долгим ответным непонимающим взглядом?

Зачем его привели сюда?

И тогда он увидел. Картина стояла на полу справа, под высоким окошком, рамка из темного дерева почти сливалась со стеной, потому Антон и не разглядел сразу. В глаза картина не бросалась, она была скромной и будто старалась спрятаться от постороннего взгляда. Что там было изображено, Антон не сразу разглядел, подошел ближе, наклонился…

Ощущение дежа вю нахлынуло с такой стремительной и неодолимой силой, что Антон почувствовал удар в спину и упал бы головой вперед, если бы не ухватился за штабель. Так и стоял, согнувшись.

На картине была изображена девушка, которую он знал, но никогда прежде не видел. Это двойное ощущение – узнавания и неузнавания одновременно – само по себе было отчетливо узнаваемым, и Антон по давней привычке уцепился за это ощущение, стремясь именно его закрепить в памяти, потому что только ощущением ощущения мог потом вызвать то ясное понимание, которое возникло сейчас, продержалось секунду и исчезло, но все-таки осталось тоже, вплавленное в его память.

Манн подставил Антону стул. Почувствовав, что может расслабиться, Антон опустился на сиденье, отчего представление в памяти закрепилось окончательно, и сказал:

– Эсти.

– Эсти, – повторил Манн и принес себе стул, стоявший у стены под окошком. Сел рядом с Антоном, положил ногу на ногу, ни слова больше не произнес, так они и сидели, разглядывая женский портрет, который, казалось, все больше оживал под их сосредоточенными взглядами. Ожили глаза – теперь они не просто смотрели, они хотели что-то сказать, Антон даже начало казаться, будто он понимает – что именно, только перевести понимание в слова он не мог. Ожили руки – Антон видел, как на кончиках пальцев проявились следы краски – не той, что нанес художник, когда рисовал картину, а той, что запачкала руки девушки, когда та прикасалась к кисти, возможно, держала ее в руке. На локте Антон разглядел небольшой шрамик, почти совсем незаметный, будто от укуса крупного насекомого: сначала была ранка, которую девушка нервно расчесывала, и осталась отметина – у Антона была такая, очень похожая, на ноге, с задней стороны колена, в детстве его укусило насекомое, которое он даже не видел – почувствовал боль не сразу, а потом несколько дней расчесывал ногу до крови, он даже ходить не мог, и осталась отметина в виде короткого шрама, такого же, как у девушки.

– Кто? – спросил Антон, и Манн понял, что вопрос относился не к той, кто была на картине изображена (имя уже было названо), а к имени художника.

– Ван Барстен.