Удар гильотины

– Месяца три назад, – сказал он, – Квиттер решил отремонтировать дом. Понемногу, по частям, чтобы не создавать неудобств жильцам. Я видел – попробовал бы я не увидеть, если работы велись с утра до ночи! – как на каждом этаже заменили окна – поставили новые рамы, металлические, широкие и без форточек, стены в квартирах покрасили – я не видел, но краску в дом вносили, помню… А потом покрасили фасад… Послушайте, – Казаратта поднял на Манна безумный взгляд, – вы могли бы перейти улицу и посмотреть… Вы можете отличить, давно красили фасад или недавно?

– Безусловно, – кивнул Манн. – Я вам сразу скажу, еще утром обратил внимание: дом такой красивой архитектуры, а выглядит обшарпанным…

– Пожалуйста, – сказал Казаратта, – посмотрите, сделайте такое одолжение.

Манн освободился от цепких пальцев старика и вышел на улицу. Вдоль тротуара задувал ветер со стороны бухты – прохладный и влажный. Манн перебежал улицу перед вывернувшей из-за поворота малолитражкой. Зачем? Он прекрасно помнил и стертую рыжую краску, и нацарапанную то ли гвоздем, то ли иным острым предметом надпись в метре от входа: «Я люблю яблоко». Возможно, автор имел в виду Нью-Йорк, но тогда яблоко надо было изобразить символически, а он написал слово, и стало непонятно, да и неважно: яблоко так яблоко.

– Нет, – сказал Манн, вернувшись в магазин. – Не было там ремонта. Давно. Краска облупилась, а надпись «Я люблю яблоко» вы не помните? Справа от двери, если смотреть отсюда.

– Я люблю яблоко, – повторил Казаратта. – Помню.

С убитым видом он вернулся за прилавок и сел на высокий стул, ноги его повисли в воздухе, он болтал ими, как ребенок, он, возможно, и чувствовал себя сейчас ребенком, оказавшимся в страшном, необъяснимом, враждебном мире. Вчера этот мир был другим, и другим станет завтра, но тогда имеет ли смысл сегодня искать объяснения, причины и следствия, если вчера и завтра от сегодня совсем не зависят?

– Послушайте, – сказал Манн. – У вас прежде не было… скажем, провалов в памяти, галлюцинаций… Психика сейчас у многих скорее пограничная, чем нормальная. Я не собираюсь никому рассказывать, но сам-то я должен знать, могу ли доверять вашим показаниям.

– Нет, – вздохнул Казаратта после долгого молчания. Возможно, за несколько минут он просмотрел на своем внутреннем видео все, что с ним происходило с самого детства. – Нет, – повторил он и еще раз: – Нет…

– Что значит – нет? – Манн не смог скрыть раздражения. – Несколько часов назад известие о том, что Густава Веерке прижало оконной рамой, не вызвало у вас никаких возражений. Мы не первый раз с вами разговариваем, и вы почему-то не вспоминали о ремонте и замене оконных рам…

– Помолчите, пожалуйста, – прервал детектива Казаратта. – Почему вы так много говорите? Вы не даете мне думать. Рамы… Окна… Я точно помню, что старые рамы меняли на новые. Но – здесь ли? Может, это был другой дом? В Амстердаме много очень похожих домов, хотя, на первый взгляд, тут строили совершенно по-разному… Нет, действительно, я сейчас вспоминаю… дом на Херенграахт, там на первом этаже магазин итальянских сувениров… и дом на Глойербунгвал, совсем в другой части города… Похожи, как две капли воды… Мне всегда казалось, когда я проходил по Глойенбургвал, что каким-то странным образом оказался на Херенграахт…

– Да, – согласился Манн. – Одинаковых зданий довольно много, не спорю. Вы хотите сказать, что существует еще один в точности такой дом, как этот, и там несколько месяцев назад поменяли окна на современные?

– Вы думаете, это невозможно? Мне кажется, что иначе не объяснить… Или я действительно схожу с ума. Но это не так! Я прекрасно себя чувствую!

– Я и не спорю, дорогой господин Казаратта. Но, пожалуйста, очень вас прошу, разберитесь сами в своих воспоминаниях. В этом доме рамы не меняли, вы видите сами. Значит…

– Ну да, значит… И все-таки у меня такое ощущение… Хорошо, – прервал сам себя Казаратта, – не будем говорить об этом.