Удар гильотины

– Да, – серьезно сказал Ритвелд. – Вы имеете право знать. Проблема в том, что такое знание. Что такое истина. Я с самого начала знал все. Но я знал, что то, что я знаю, – вовсе не то, что захотят знать остальные. Полиция, к примеру. Тогда я позвонил вам, Тиль, и попросил провести расследование. Я готов был принять любой ваш вердикт, но был убежден, что истину в моем понимании вы не раскроете. Так и произошло. В вашей версии множество прорех, но вы в ней убеждены, потому что глаза у вас направлены вовне, а нужно, чтобы они смотрели внутрь, в глубину. Впрочем, в ваших способностях я убедился – в конце концов, вы сведете концы с концами, отыщете если не факты, то их заменители, такие, чтобы можно было сложить мозаику исключительно из тех элементов, которые представляются вам ясными, доказанными и однозначными. На самом деле все не так, но это вас не будет беспокоить, потому что в любой картине главное – ее завершенность с точки зрения создателя, то есть вас.

– Не я дописываю картину, – пробормотал Манн, – а полицейское следствие и суд.

– Суд! – воскликнул Ритвелд, взмахнув руками. – Ваш суд оценивает вашу истину. А мою истину оценивает суд толпы. Оба суда уверены в своей оценке. Оба опираются на законы. Первый – на уголовное право. Второй – на законы художественного восприятия, такие же объективные, как закон Ома или Тициуса-Боде.

– Пожалуйста, – устало проговорил Манн. – Я не хочу спорить о вещах, в которых мало понимаю. Вы сами согласились: я сделал то, что вы просили. Нашел убийцу. Вы признались. Это, конечно, не доказательство. Доказательством может стать коробочка с ядом, на которой были бы ваши отпечатки. И знаете что я вам скажу? Она где-то здесь. Вы могли, конечно, выбросить коробочку в окно, когда выходили готовить кофе, но, скорее всего, не сделали этого, потому что предполагали, что коробочка еще может вам пригодиться. Мало ли что… К тому же, она такая маленькая, и спрятать ее легко. Тем более, что полиция, надо полагать, не станет подозревать именно вас, потому что не знает о подмене картин. Мне вы рассказали – зачем, кстати?

– Я хотел знать, – твердо сказал Ритвелд. – Я хотел знать, к какому выводу придет человек, имеющий полную информацию о происходившем. Полную. Я ничего от вас не скрывал…

– Кроме коробочки, – вставил Манн.

– Господи, далась вам эта коробочка! – воскликнул Ритвелд. – Вы уверены, что она была на самом деле?

Манн промолчал.

– Вы доложите обо всем полиции? – деловито осведомился Ритвелд.

– О чем? – спросил Манн.

– О ваших выводах.

– Меня наняли вы. Перед вами я отчитался. Могу прислать письменный доклад.

– И послать в полицию копию. Вы так и сделаете?

– Я обязан, – сказал Манн.

– Вы не работаете в полиции, – напомнил художник.

– Я обещал Мейдену сообщать обо всех найденных мной уликах и сведениях.

– Вот странно, – сказал Ритвелд, глядя в пространство. – И вы, и я пришли к одному и тому же выводу. И вы, и я живем в одном мире, видим и слышим одно и то же. Но понять друг друга не в состоянии. Вы говорите: Альберта убил я. Я тоже это знаю. Но я знаю также, что я, сидящий сейчас перед вами, Альберта не убивал и убить не мог. Я знаю, что произошло на самом деле, но вы мне не поверите, если я расскажу. Вы тоже составили себе картину преступления, и я знаю, что она неверна. Как абстрактное полотно, написанное талантливым художником, изобразившим собственный внутренний мир. И он, и зритель на вернисаже видят один холст, одни линии, одни цвета, – и в то же время ничего общего. В живописи это считается достоинством. В криминалистике – нет.

– Пожалуйста, Христиан, – сказала Кристина. – Я хочу выпить. Коньяк и немного кофе, хорошо?

– Вы хотели сказать: кофе и немного коньяка, верно? – улыбнулся Ритвелд. – Вы позволите, Тиль? Пойдете со мной на кухню или побудете здесь?

– Идите, – пожал плечами Манн. – Я бы тоже от кофе не отказался. Две ложки и без сахара.

Художник взял поднос с пустыми чашками, оставил на столике бутылку коньяка и пошел к двери.

– А когда вы вернетесь, – сказала ему вслед Кристина, – то расскажете все с самого начала.

Ритвелд не ответил.

– Простите меня, Кристина, – сказал Манн, когда художник вышел. – Конечно, я не думал, что вы убили Койпера…

– Спасибо, – сухо сказала девушка.

– Я хотел спровоцировать Христиана на признание…

– И вы его получили, – перебила Кристина. – Теперь вы точно знаете, что Альберта убил он?

– Есть мотив, есть возможность. Не совпадают кое-какие детали – соседи-инвалиды, например, не слышали стука двери, кто-то передвигал тяжелый шкаф… Но ведь они могли ошибиться, верно? Нет решающего доказательства, все улики косвенные, хороший адвокат сделает из обвинения фикцию, и суд присяжных Христиана оправдает, понимаете?

– А мое мнение? – спросила девушка. – Что картины изменились, что подмены не было, что Христиан не такой человек, чтобы убить, а Альберт не такой, что быть шантажистом? Кейсер же вообще трус, на подлог он еще способен, но на убийство и даже шантаж – никогда в жизни. Мое мнение имеет для вас какое-то значение?