Удар гильотины

Луна, молитва, страх… Я ходил по галереям, говорил, смотрел на картины, а слова эти не выходили у меня из головы. Потом позвонили вы, Антон, и рассказали о судне мамаши Кузе, о выстреле, и тогда…

Нет, все равно не сразу. Сначала я подумал, что кораблик не может быть связан с убийством, а выстрел… мало ли в какой еще реальности мог раздаться злополучный выстрел, да и был ли это выстрел вообще – может, у кого-то прокололась шина? И не проверишь, верно? В реальном домике реальной мамаши Кузе не происходило ничего существенно важного для расследования.

Я так думал, и тогда только в голове щелкнуло. Эсти. Так звали погибшую дочь матушки Кузе. Она… Простите, Анна…

– Ничего, – пробормотала Анна, – я уже прошла через это.

– Да… Позвонила Криста, ей рассказали эту историю с гораздо большими подробностями, чем знал я. Я спросил: почему тебе рассказали именно это, какая связь… Тогда и оказалось, что Ван Барстен… Эсти была у него натурщицей, а это профессия хотя и престижная в нашем художественном Амстердаме, но и довольно рискованная. Художники – народ очень своеобразный.

– Наркотики? – спросил Антон. Мог и не спрашивать – цепочка причин и следствий, раньше недоступных его пониманию, начала выстраиваться в сознании.

– В том числе, – кивнул Манн. – А еще…

Он запнулся.

– А еще проституция, – неожиданно высоким и звонким голосом произнесла Анна и прямо посмотрела Антону в глаза. Он не отвел взгляда, хотя и почувствовал, как что-то сжалось в груди. Может, сердце, а может, сама душа сжалась в комок, чтобы не понимать того, что было сказано.

Манн и Кристина переглянулись.

– Я еще раз хочу сказать, – осторожно заметил Манн, – что вы – Анна. Анна Риттер. Вы приехали из Милана пять лет назад, а в Милан – из Израиля. Вы не Эсти Семироль, которую вспоминал Антон, вы очень с ней схожи, да, но Эсти – из другой ветви. А Эсти Кузе – из нашего мира, и ее вспоминала Эсти Семироль, потому что в многомирии все вы действительно – одна личность, посмотрите, Антон кивает, подтверждая, он уже понял, как эти сплетения памяти случаются…

Протянув руки через стол, Антон сжимал ладони Анны, разговор между ними происходил тяжелый и неизбежный, но не слышный для всех, может, даже для них самих. Каждый разбирался в себе, отделял одного себя от другого, одну свою реальность от другой, не нужной здесь.

– Я не могу все связать, – проговорил Антон. – Не получается…

– Да? – сказал Манн после того, как пауза затянулась, и, судя по взглядам, Антон с Анной ушли далеко в иную реальность, никогда не существовавшую и только сейчас создававшуюся ими вместе. Для них двоих.

– Кто стрелял в отеле матушки Кузе? – не поворачивая к Манну головы, спросил Антон.

– Думаю, – раздумчиво произнес Манн, – это произошло в третьей из ветвей, которые вы вспомнили. Мне пришлось раскладывать ветви, как пасьянс – сначала: что могло и чего не могло произойти здесь, у нас. Потом – что могло быть связано со второй ветвью ваших дежа вю, где вы познакомились с Эсти Кузе, а не с Анной, и где пытались вытащить ее из того безнадежного положения, в котором она оказалась. И была еще третья ветвь, где вы познакомились с Эсти Семироль в Израиле. Она певица, какой пока только хочет быть Анна, и вы были на ее концерте. Не знаю, что между вами произошло потом – может, вы еще об этом вспомните, если представится случай и вы окажетесь в ситуации, когда дежа вю приведет вас в нужную реальность в нужное время.

– А этот парень… Эшер. Он… Он видел Анну… то есть, Эсти… вовсе не в другой ветви. Здесь. Недавно.

– Что за человек этот Эшер? – мягко произнес Манн.

– Вы хотите сказать…

– Я видел его медицинскую карту, говорил с его психиатром.

– Он болен?

Манн пожал плечами.

– Все зависит от точки зрения. Это болезнь – жить в нескольких мирах и путать их в своей памяти? Для нынешней медицины – болезнь, потому что никто не разбирается в причинах и следствиях, а многомирие для психиатров свидетельство не реальности мироздания, а затемненного состояния психики.

– Как и для многих физиков, – пробормотал Антон.