Удар! Ещё удар!..

Валерий качнул головой.

— Париж — это же год назад. За год можно и подрасти.

— Можно, конечно, — согласился Григорий Денисович.

Они замолчали.

— Ну, ужинать, — сказал тренер и встал.

Встал и Валерий. Они уже вышли в коридор, когда услышали: в номере звонит телефон. Они остановились. Телефон звонил пронзительно, требовательно.

Тренер вернулся.

— Кто? Кто говорит? — по-английски переспросил он, и Валерий видел, как губы у него сжались в тонкую полоску.

— Друг? — повторил он и удивленно посмотрел на Валерия. — А точнее нельзя?

В трубке застрекотало, и Валерий даже на расстоянии услышал, как мужской голос что-то торопливо объяснял.

— Обманули? — Григорий Денисович весь напрягся. — Как это?

Голос в трубке вновь зачастил, заторопился.

— Так, — вдруг совершенно спокойно сказал Григорий Денисович. — Так. Все понятно.

Он отнял трубку от уха — в ней пели частые гудки — неторопливо положил ее и повернулся к Валерию.

— Ясно? — Глаза его были злыми и насмешливыми сразу.

Валерий глядел удивленно. Что случилось?

— Нас обманули, как слепых котят, — сказал тренер. — Этот таинственный друг, — он ткнул рукой в трубку, — говорит, что планка стояла два метра десять! Понял? Десять, а не восемнадцать!

Валерий молчал. Черт побери! Как просто. И как подло! Да, лишить покоя, уверенности…

— А кто звонил? — спросил он. Помолчал в раздумье. — Не Рассел Смит?

Ему как-то сразу понравился молодой негр.

Тренер развел руками.

— Не исключено. Хотя… вряд ли… Но «папаша»-то! «Папаша Симон»! Такой симпатичный! Такой ласковый! Ну и пройдоха! Ну и подлец! Придумал же — психологический нокаут.

— Да! — Валерий засмеялся. — Ничего не скажешь: психолог!

С души сразу как камень свалился. Сердце стучало четко и свободно. И казалось, начнись состязания вот сейчас, сию минуту, — он взял бы и два двадцать, и два двадцать пять, а может, и мировой рекорд побил бы.

«Ну, держись, Тювас! — с радостной яростью и азартом подумал Валерий. — Завтра встретимся!»

НОВЫЙ СТОРОЖ

Дядя Федя ушел на пенсию.

Всем нам было жаль расставаться со стариком. За многие годы он так сжился с нашим маленьким заводским стадионом, что, казалось, трудно даже представить зеленое футбольное поле и гаревые дорожки без него. И жил он тут же, в небольшой комнатушке под трибуною.

Мы часто забегали к нему: то за футбольным мячом, то за волейбольной сеткой, то за секундомером, гранатами, копьем или диском.

Дядя Федя был сторожем и «смотрителем» нашего заводского стадиона. Он подготавливал беговые дорожки, весной приводил, как он говорил, «в божеский вид» футбольное поле, подстригал траву, красил известью штанги; разрыхлял и выравнивал песок в яме для прыжков; следил за чистотой и порядком — в общем, делал все, что требовалось.

Сам он называл себя «ответственным работником», потому что (тут старик неторопливо загибал узловатые пальцы на руке) рабочий день у него ненормированный, как, скажем, у министра, — это раз; за свой стадион он отвечает головой, как, к примеру, директор за свой завод, — это два; а в-третьих, без него тут был бы полный ералаш.

И вот четыре дня стадион без «хозяина». Мячи, сетки, копья, рулетки и секундомеры временно выдавала секретарь-машинистка из заводоуправления. Она деликатно брала гранату самыми кончиками тоненьких пальчиков и клала ее в ящик так осторожно, словно боялась, что граната взорвется.

В каморке под трибуной, раскаленной отвесными лучами солнца, было душно, как в бане, но машинистка всегда носила платье с длинными рукавами, чулки и туфли на тоненьком каблучке. Когда она приходила на работу и уходила домой, на земле от этих каблучков оставались два ряда глубоких ямок.

— Осиротел наш стадион, — вздохнул Генька, лежа в одних трусиках на скамейке, на самом верху трибуны.

Мы молча согласились с ним.

Генька очень любил загорать и уже к началу лета становился таким неестественно черным, что однажды школьники даже приняли его за члена африканской делегации, гостившей в то время в Ленинграде.

— Говорят, скоро новый сторож прикатит, — переворачиваясь на левый бок, сообщил Генька.

Он всегда узнавал все раньше других.

— Говорят, аж из-под Пскова старикашку выписали, — лениво продолжал Генька и легонько отстранил Бориса, чтобы тот головой не бросал тень ему на ноги. — В Ленинграде, видимо, специалиста не нашлось…

Генька на прошлой неделе получил сразу два повышения: стал токарем пятого разряда и прыгуном третьего. Теперь он очень зазнавался и считал, что токарь четвертого разряда — это не токарь, а на спортсменов-неразрядников вообще не обращал внимания.

Мы знали это и при случае подтрунивали над Генькой, но сейчас воздух был таким теплым и ветерок так чудесно обвевал тело, что все размякли и спорить не хотелось. Да к тому же мы любили дядю Федю, поэтому к его будущему заместителю — кто бы он ни был — заранее относились недоверчиво. Второго такого, как дядя Федя, не найдешь.

Но постепенно нам надоело ворчание Геньки. Даже самый невозмутимый из нашей компании — Витя Желтков — и тот не вытерпел.

— Что тебе покоя не дает старикан?! — сказал он Геньке. — Еще в глаза не видал, а уже прицепился…