Удалить эту запись?

Мам вызвала такси. Чтобы нас никто не заметил на улице. Это уже напоминало детективный сериал. И я бы обрадовалась бы. Если бы Лилька на меня смотрела. А она мотала темарь и смотрела только на нитки Ирины Болеславовны. Пока мам говорила с диспетчером такси, я спросила:

— Лилька, ты на меня сердишься?

Она тогда и сказала, что я предательница и что она меня ненавидит.

Но ведь…

Мы бы одни не справились!

Наверное, я могла бы остаться дома, раз Лилька меня видеть больше не хочет. Но я все равно поехала. Мне хотелось защитить Лильку, хотя сейчас было поздно.

Когда мы сели в такси, мам сказала:

— Вера Мироновна предложила у нее переночевать.

Лилька ответила:

— Я чего, совсем чеканутая?

А мам ей:

— А я у нее жила, когда идти было некуда.

Я про это не знала, кстати. Страшная семейная тайна, блин. Во веки веков и во имя Луны!

Лилька промолчала. Таксист сказал, чтобы мы обе пристегнулись.

Наша ВМ живет в точно таком же доме, что и я. И во дворе у нее, кстати, чужая школа. А она работает в нашей. Почему?

У подъезда мам перезванивала, уточняла код домофона и этаж. А я мерзла. Скучала по тем временам, когда мы с Лилькой не были в ссоре. Мы сейчас от машины до подъезда порознь шли, обгоняли друг друга, чтобы не вместе. И я боялась поскользнуться. Не боли, а что Лилька меня не подхватит за локоть, если я падать начну. Хотя, может, наоборот, она не выдержала бы, помогла. И мы бы помирились.

Я не помню номер этажа и саму квартиру Веры Мироновны. Помню, что мы из лифта свернули не в ту сторону сперва. Мам вдруг засмеялась:

— Я здесь шестнадцать лет не была, представляете, девочки?

Мы не ответили. Я поняла, что хочу спать. И чтобы сегодняшнего дня никогда не было бы.

А потом ВМ открыла нам дверь. Она была в летнем платье. В том самом, которое в августе носила, когда мы пришли в школу и узнали, что она будет нашей классручкой. Мне тогда казалось, что я это платье буду ненавидеть до конца своих дней. Оно розово-зеленое какое-то. И в нем видно, какие у ВМ ноги.

Мы поздоровались. Хотя сегодня уже виделись. Это было как на «классчае». Привычно: входишь в кабинет ОБЖ и снова здороваешься, потому что с ВМ здоровается вторая группа.

Мне показалось, что я у ВМ в гостях уже была. Потому что у нее везде книги стояли, некоторые очень знакомые — учебники и домашнее чтение. И еще куклы-марионетки — они свисали с полки в коридоре. Когда мы были мелкими, ВМ нам их приносила на урок, мы с ними разыгрывали сценки по ролям. Я и не знала, что я о них помнила.

Кухня была как наша. Я села на табуретку у окна — как у себя дома сижу. Смотрела, как в темном окне отражается кухня. Мама, Лилька и ВМ. На противоположной стене, у косяка, был вбит гвоздик, на котором висели ручные часы на ремешке. Маленькие и старые. Циферблат мелкий, не разобрать, сколько там времени.

Лилька молчала. А мам говорила про Лилькину семью.

Мне хотелось зажать уши руками и завизжать. Вот тогда я подумала, что на месте Лильки тоже бы меня возненавидела бы: слушать про себя такие вещи и знать, что это правда! ВМ кивнула, сказала, что им с Лилькой надо поговорить вдвоем. И что она во всем разберется. И только потом она будет звонить ее родителям.

Лилька пожала плечами. Типа она и верит, и не верит.

Тогда мой мам говорит:

— Я на эту кухню пришла, когда узнала, что стану матерью-одиночкой. Боялась, что меня дед с бабушкой убьют.

Мне показалось, что я вдруг провалилась глубоко в воду. Сквозь лед. И я как из-под воды слышала Лилькин голос:

— И как, не убили? Ну тогда понятно.

И голос ВМ:

— Эля, вот только не надо из меня делать Жанну д’Арк!

Я услышала, как ВМ смеется — как всегда, шепеляво и с дребезгом. Но это был ее настоящий смех! Как у нас, когда мы думаем, что нам плохо и страшно, а сдаваться нельзя.

И Лилька вдруг тоже засмеялась. До слез.

У нее уши покраснели.

Мам говорит:

— Ну мы тогда пошли?

И дергает меня за рукав. Будто я маленькая.

А мне правда хотелось быть маленькой. Учиться в первом классе и никогда не ссориться с ВМ. Не ненавидеть ее столько лет.

Я не знала, куда смотреть. На ВМ — неловко, на Лильку тоже. Я посмотрела на наручные часы на стене.

ВМ сказала:

— Это моя мама так повесила. Я вместо них так хотела нормальные, а теперь снять рука не поднимается.

Моя мам сказала, что мы после смерти деда тоже не могли сразу все поменять. А я спросила вдруг:

— А как звали вашу маму?

— Елизавета Семеновна.

Для меня это почему-то было важно. Я, кстати, раньше не знала, почему меня назвали Верой. Мама всегда говорила: «Красивое имя. Мне так захотелось».

Мы одевались в прихожей. Лилька осталась в кухне. Я ей сказала «пока», а она не ответила. Считала меня предательницей.

Домой мы с мам шли пешком. Тут правда недалеко. Мы молчали. Я думала о том, почему так ненавижу Веру Мироновну.