Удача Незамай-Козла

Амед и Мехтулин вышли далеко вперёд… Они должны были в случае чего подать сигнал тревоги. Но горцы стали за последнее время до странности беспечны. Возбуждение первых нападений давно улеглось. Вся эта масса горючего материала, собранного Шамилем перед крепостью, точно отсырела… Недавно отбитое Амедом стадо у дидойцев нисколько не заставило отдельные отряды горных кланов быть осторожнее, у великого имама тоже был расчёт. Взамен ушедших обратно в горы андийцев он ждал малую кабарду и чеченцев из самых диких аулов… Табасарань тоже прислала ему аманатов в залог того, что она скоро явится на газават. До нового отчаянного нападения ему хотелось усыпить русских… Он беспокоил гарнизон ночною канонадою, но сам оставался неподвижен… Наибы просили его разрешить отдельные нападения. Он позволял им накидываться в окрестных горах и ущельях на аулы мирных горцев и разорять их, но крепости не тревожил. Ещё будет время, соображал имам. У русских всё равно неоткуда взять сил… Никто не придёт им на помощь, и последний удар, который он нанесёт, должен быть, действительно, последним, роковым, уничтожающим. Ему хотелось сердца всех исполнить ужасом, и он решил никому из гарнизона не давать пощады. Когда крепость будет взята, — он повесит и расстреляет весь её гарнизон. Там есть две женщины, — он отдаст их не в плен, а в рабство. Священника сожжёт живьём вместе с комендантом. Пусть у русских долго помнят об этой расправе, а в горах власть и обаяние имама только вырастут после этого.

Благодаря такому решению Шамиля — усыпить пока защитников старого укрепления, — наш маленький отряд между своими стенами и первыми кланами не наткнулся ни на одну сторожевую партию горцев. Когда охотники подошли уже ближе, новый сноп огня со скалы вспыхнул, точно чьи-то веки поднялись и открыли на мгновение чудовищное пламенное око… Костры вдали у кабардинцев гасли. Лезгины сегодня их и не зажигали… Тихо-тихо шёл отряд… Так тихо, что двигавшимся впереди Мехтулину с Амедом трудно было расслышать его движение по мягкой и сырой почве… Утёс, на котором стояли орудия имама, гребнем подымался почти отвесно над ближайшим холмом… Позади он пологим скатом сливался с ним… По этому скату нужно было подняться нашим… Татарин и елисуец дождались их…

— Пойти нам первым?.. — спросили они. — Один останется там — другой вернётся к вам и скажет, сколько их…

— Хорошо! — одобрил Незамай-Козёл. — Амед, ты там дождёшься нас, а Мехтулин вернётся.

Отряд остановился. Неслышно горцы двинулись по козьей тропинке. Чем ближе к вершине холма, тем яснее доносился до них шум голосов оттуда… Пока слышалось немного. Мехтулин, слух которого как и у всех татар был чуток, — различил восемь голосов. «Кто бы это был? Если кабарда, — плохо дело»… Но как нарочно один из артиллеристов Шамиля запел в это время унылую и протяжную песню… «Слава Аллаху, — это веденцы!..» — прошептал Амед.

— Отчего слава Аллаху? Веденцы — храбрые люди.

— Да, умирать и драться мастера… Зато сторожат плохо… Постой, — я пойду к ним, а ты возвращайся и веди отряд.

— Как — к ним?.. Они убьют тебя.

— Ты знаешь нашу горскую пословицу: «в кармане у одного елисуйца поместятся десять веденцев… А остальные сами придут за ними и влезут туда же»…

Мехтулин стал быстро спускаться, а Амед, уже не скрываясь, вполголоса запел чеченскую песню:

   «Ай, за быстрою Лабою
   Кони ржут!.. Скорей в седло —
   Ночь близка… Вперёд, со мною,
   Уздени, пока светло»…

— Кто там? — послышалось сверху.

Амед, не отзываясь, продолжал петь:

   «Там — богатые станицы, —
   Пропасть всякого добра…
   Налетим на них как птицы,
   Уздени!.. Пора, пора»…

— Эй, кабарда! — насмешливо прозвучал сверху чей-то весёлый голос… — Ты бы вместо песни назвал своё имя!..

— Скоро узнаете! — ещё веселее ответил Амед…

   «Пусть мулла поёт молитву —
   Пусть старик в мечеть идёт.
   Шашки вон, смелее в битву, —
   Ночь подходит, слава ждёт»…

— Эй, свет очей моих, как хорошо поёшь ты… — пришли в восторг на верху.

— Смелым — привет, товарищам — благоволение, всем верным — милость Аллаха! — приветствовал их Амед.

Их было, действительно, восемь человек. Они сидели у потухшего уже костра. Под грудою золы то краснели, то золой покрывались угли, точно сонное око, то и дело смежающее утомлённые веки. Елисуец одним взглядом определил их. Всё молодцы на подбор. Вот гигант, широкоплечий, весь увешанный знаками отличия… Елисуец часто видел его в свите Шамиля… Он поклонился ему особо…

— Наибу Аслану — почёт и слава… — и он отдельно подошёл к нему.

— Ты почём, юноша, знаешь меня? — удивился тот.

— У нас, в Хунзахе, поют песни о твоих подвигах… Что же ты думаешь, что у нас память коротка; мы не рабы, что забывают последнюю нагайку.

— Садись… Нечем угостить тебя… Сами с вечера ничего не ели…