Учиться говорить правильно

В те времена, когда мне все еще было семь, но уже после моей первой исповеди и первого причастия, в школу я ходила по улице Вулли-Бридж-Роуд, где слева от меня была покрытая заводской сажей зеленая изгородь, а справа – стена консервной фабрики, где в жестяные банки закупоривали невообразимую массу жидкого мяса. Мой ангел-хранитель, невидимый, неотступно следовал за мной – всегда за моим левым плечом и всегда на один шажок позади. И мне казалось, что и сам Господь всегда сопровождает меня. Вы, наверное, можете подумать, что я о чем‐то Его просила? Например, показаться и положить конец всяким неприятным явлениям в Бросскрофте: ночному хлопанью дверями, мощным порывам ветра, с ревом проносившегося по комнатам? Нет, я воспринимала Бога иначе. Для меня Он не был ни фокусником, ни волшебником, и его не следовало просить что‐то переменить или исправить в твоей жизни: Он ведь не слесарь, не плотник и даже не мой дедушка, хотя у деда такие замечательные инструменты, уложенные в одинаковые брезентовые колыбельки. Я сумела прийти к собственному пониманию того, что есть Высшая Милость; в моем понимании она была подобна узкому связующему каналу между Богом и людьми, вода в котором может и едва течь, и быть покрыта зеленой ряской и всяким мусором – все зависит от конкретной личности и от того, какое место Бог занимает в его душе. Каждое дарованное человеку ощущение – это уже проявление Высшей Милости; любое прикосновение, любой запах и вкус – проводники этой Милости. А вот понимание музыки – милость, недоступная ребенку, который без конца переспрашивает: «Что-что?» Мама теперь никогда не играет на фортепиано, отец – редко; а Джека и вовсе не увидишь присевшим к инструменту, но это, несомненно, потому, что он принадлежит к англиканской церкви. Я же не способна воспроизвести ни одной мелодии; и все вокруг меня со всей жестокостью это подтвердили. Я даже фа-соль-ля-си-до не могу пропеть и не сфальшивить. Можно, конечно, молить Господа о милости, но Высшая Милость – это то, что прокрадывается в твою жизнь незаметно, неожиданно, точно сквозняк. Ведь это такое явление, которое заранее спланировать невозможно. Ты получаешь милость, не прося даровать ее тебе. Осознав это, я целый год бережно хранила в душе это знание, как и то самое местечко, которое оставляла для Бога; и это место, а точнее, окруженное светом пространство, где я ждала Его, было словно с неровными краями вырезано где‐то в районе моего солнечного сплетения. Я постоянно пребывала в этом бдительном ожидании, в этакой «боевой готовности», однако то, что в итоге ко мне явилось, Богом отнюдь не было.

* * *

Иной раз натыкаешься на нечто такое, что и описать невозможно. Хотя уже ведь и написала все, что сумела придумать, и пора поставить в данной истории точку. Однако ты сознаешь, что технически твоя проза должного уровня все еще не достигла, и говоришь себе: что ж, прекрасно, зато я теперь, по крайней мере, знаю свой потолок. Но не торопись. Постарайся выбирать простые слова. И тут вдруг тебе становится ясно, что читатели – любые милосердные читатели, все это время остававшиеся с тобой, – давно готовы услышать от тебя любые откровения, стать свидетелями сцен жестокости и сексуального насилия. Ну да, все это обычные элементы «хоррора». Вот только у меня‐то «ужасы» куда более расплывчаты, диффузны, хотя их удушающая десница держит меня за горло всю жизнь, и я сама до сих пор не знаю, как им это удается и что они такое.