Учительница французского (СИ)

Она допила грейпфрутовый сок, вытерла усы и поставила стакан рядом с собой, потому что сидела по своей привычке на полу, вытянув голые ноги в сторону бесконечности. Я посмотрела на свои ноги. Мне они стали нравиться больше, чем в начале лета.

— Но знаете,— сказала Даша серьёзно,— обычно это девушки придумывают, что им снится кто-то, чтобы добиться внимания.

3.

Собеседование перенесли на следующую неделю. Студенты объяснили мне, что тот, кто должен был провести это самое собеседование, не захотел приезжать в такой дождь, потому что долго работал над новым типом грима. Что ж, своя специфика.

А дождь упал на город внезапно. На мне всё было таким тонким, что я не знала, как спасти телефон и документы, поэтому шла очень быстрым шагом (это надо написать большими буквами, потому что я была на каблуках), но всё равно промокла до нитки. Плюс был в этом один, но существенный: в институте меня тут же окружили студенты, уволокли в уютную тёплую аудиторию, принесли плед и полотенце — откуда они в институте? — причём плед клетчатый и с бахромой, а полотенце синее, размером с плед, и в руках у меня тут же оказался стаканчик с шоколадным кофе; в общем, как-то так сложилось за последние дни, что меня тут любили.

Внезапно появилась какая-то суматоха, все студенты испарились, а рыжеволосая красотка шёпотом позвала меня в святая святых.

— Приехал! — И я почувствовала, как она произнесла это с очень большой буквы.

Меня, чудесным образом почти высохшую, проводили в деканат; я смиренно остановилась возле сухого и задумчивого старичка за столом — но он оказался секретарём делопроизводства. Декан же ждал меня в следующем кабинете. Высокий и нескладный, он стоял у окна, засунув руки в карманы куртки.

— Здравствуйте, Юрий Сергеевич,— сказала я, почти не удивившись. Труднее было не назвать его Зомбием Петровичем.

Он кивнул мне и спросил бумаги. Я передала ему папку, и он невнимательно перелистал несколько документов.

— Вы приняты, конечно.

Я опешила:

— Нет, ну подумать только. Я дольше готовилась, чем собеседование проходило.

— Так в этом и смысл.

С этим я не могла спорить.

— Давно вы тут?

— Уже третью неделю. Именно как декан. А так, конечно, давно. Только это секрет.— В его жёстких чертах промелькнуло подобие улыбки. Я подавила в себе желание улыбаться шуткам начальства.

Мы ещё немного поговорили, и я засобиралась.

— Рогалик, кстати, вкусный был,— сказал Зомбий Петрович, когда я уже была в дверях.— Спасибо!

Я улыбнулась.

4.

— Я учусь фотографировать,— говорит Шахимат, и голос его по телефону в сумерках звучит загадочно.— Вы меня спасёте? Побудете моей моделью немного?

— Да,— говорю я,— конечно,— говорю я, а сама думаю, что надеть, и что волосы нужно немного подравнять, и куда девать синяк под левой коленкой, и что губы обветрены, и что нужно серёжки хотя бы день поносить, чтобы уши привыкли, и что на левой щеке едва заметный прыщик, и неплохо бы сходить к Алёне, которая занимается маникюром, и о боже, о боже, что же делать, не отказаться ли,— я приду, а когда? — И ещё блеск для губ купить, а то закончился, точно.

— Можно даже завтра, часа в три пополудни, вас устроит?

О ужас, конечно же, нет, я же всё не успею.

— Да, договорились,— говорю я,— в три часа, а где?

Шахимат диктует адрес. Я записываю. В домашних условиях. Значит, крупные планы. Я в панике.

В назначенный час я стою у двери и ужасно волнуюсь. У меня в планах развернуться, пока не поздно, и позорно сбежать. Я нажимаю на кнопку звонка.

За те восемь секунд, когда шаги Шахимата приближаются откуда-то из глубины, меня накрывает волна паники, но я успеваю с ней справиться. Делая вид, что всё просто отлично, я иду вслед за ним по какому-то бесконечному коридору. Шахимат отпирает очередную дверь в полутьме, в которой, кажется, притаились над головами летучие мыши, висящие на потолке велосипеды, а башни из старых закопченных кастрюль того и гляди обрушатся откуда-то сбоку, с комодов, пахнущих ветхими пальто и супом; неясный свет из окошек под потолком; я босиком, потому что разулась ещё в прихожей, три миллиона световых лет назад, и сомневаюсь каждый раз, делая следующий шаг; мы спускаемся по винтовой лестнице и выходим на улицу — и мои ноги пальцами тут же зарываются в мягком мелком белом песке; деревья влажно склоняются над нами, вдали шумит прибой, а шорты мои из лёгкой цветастой ткани трепещут на солёном ветру, и грудь как-то сладко напрягается от желания раздеться донага на бесконечном пляже.

— Как это? — спрашиваю я.

5.

Я живу в моей сумке. Там моё всё, и иногда даже томик стихов Пушкина и портативная фотостудия, если я считаю, что там слишком мало вещей. Встретить там неожиданные предметы можно, но сложно; ещё сложнее найти что-то нужное. Телефон звонит, и я даже примерно представляю, откуда идёт звук, но отыскать его в недрах сложно. В сердцах я встряхиваю сумку, и телефон показывается на поверхности сам собой. Звонок прекращается. Вызов с неизвестного номера, так что перезвонить я не могу.