Учитель заблудших

Неожиданно Лола застонала, выпрямилась, закинула руки за голову, сладко потянулась, рухнула на постель и заснула возле меня мертвым сном. Комната заполнилась звуками флегматичного храпа, причем такой силы, как будто рядом со мной спал какой-нибудь сибирский казак или потомок Богдана Хмельницкого.

Я снова остался в одиночестве. По сути, я всегда был одинок, однако возле спящей Лолы я чувствовал себя одиноким вдвойне и совершенно опустошенным. Что может быть приятнее добровольного одиночества! С одной стороны, ты отказываешься от своей свободы и отдаешь себя во власть Господина Одиночества, но, с другой, — становишься свободным навек. Ведь ты подчинился ему по собственной воле.

В моей привязанности к Лоле было нечто непостижимое. Как будто мной управляли какие-то таинственные силы. Для Лолы я был мавром. Мавр сделал свое дело и может теперь, так сказать, идти на все четыре стороны. Мне нравилось быть мавром, и я ничего не имел против того, чтобы пойти на все четыре стороны. Тем более что теперь мне было куда вернуться.

20

Улыбаясь, благоухая ароматами Лолы и пытаясь прокашляться (ибо в горле у меня застряли несколько курчавых волосков моей возлюбленной), я отправился домой, где меня ждал сын Густав. Я шел домой, зная, что скоро в нашей семье ожидаются большие перемены. Ева в это время уже находилась в психиатрической клинике, так что о ней можно было не беспокоиться. Оставалось позаботиться о нас с Густавом.

Я много размышлял о том, почему Лола приехала в Германию, и в конце концов пришел к выводу, что подвигла ее на это отнюдь не любовь ко мне, а скорее желание убежать подальше от своей погибающей родины. Запад в те годы был буквально наводнен беженцами из Израиля. Сначала прибыли те, кто бежал от печально известного еврейского фундаментализма. Потом — те, кто спасался от бушевавшей тогда разрушительной войны.

Большинство израильтян вызывали у меня глубокое омерзение. Немало отвратительных израильских черт я находил, увы, и у себя самого. Мои соотечественники представлялись мне существами, жаждущими денег и власти. Не имело значения, кто они — наемники, шовинисты, ненавидящие арабов, или же люди, за неимением никаких других талантов, притворяющиеся гуманистами. Но самыми отвратительными были прекраснодушные мечтатели-западники.

Я ненавидел провинциальных борцов за мир, лицемеров из движения зеленых, блюстителей субботы и приверженцев левого крыла сионизма (который, по сути, был не чем иным, как национал-социалистской глупостью). Меня очень пугала мысль, что я похож на них. Что я такой же, с виду разумный, ползающий на брюхе слюнтяй.

Польская хунта борцов за мир, свергнутая еще в конце прошлого века, вызывала у меня буквально желание блевануть. Я ненавидел их даже сильнее, чем арсов, [23]которых вообще не считал за людей. По иронии судьбы, именно на них, на эту банду поляков, на этих так называемых аналитиков, на профессоров, мечтавших о Новом Ближнем Востоке, мои друзья, и в их числе Лола, возлагали все свои надежды. Мне было их искренне жаль. Я знал, что все эти мечтатели просто перегрелись на горячем средиземноморском солнце. Самые умные из евреев лечились от этого перегрева тем, что пили много воды и сидели в тени. Что же касается меня, то я лечился водой из священной реки Рейн.

Я наивно полагал, что мне удалось сбежать от своих соотечественников навсегда и я никогда их больше не увижу, однако я горько ошибся. В начале нового тысячелетия эти самодовольные животные стали неотъемлемой частью европейского пейзажа. Их можно было встретить повсюду — в деловых районах, в криминальном мире, в кварталах красных фонарей. В торговых центрах начали как грибы расти кафе и магазины, где продавали орехи, семечки, хумус и фалафель, и на каждом красовалась вывеска «кошерно», заманивавшая прожорливых израильтян. Крикливые варвары снова окружали меня со всех сторон. В Германии этих незваных гостей с Востока называли «ост-юден». Европейцы привыкли к иммигрантам, но десятки тысяч новоприбывших были иммигрантами нового типа — тупыми, наглыми, жалкими и одновременно высокомерными. По сути, вся их глупость и невоспитанность являлась непосредственным проявлением израильского, да и вообще еврейского мировоззрения. Евреи считают себя избранным народом. Но этот избранный народ живет за счет подаяний и грабежа.

Еще до крушения Израиля израильтяне проявили себя как люди высокомерные и лишенные чести, всегда готовые продаться за несколько сребреников и согнуться в дугу перед сильным. По замыслу моя страна была основана, чтобы опровергнуть стереотип, согласно которому еврей — бородатое, сгорбленное, жуликоватое существо, грабящее ближнего своего, однако в конце концов превратилась в рассадник всех этих язв. Евреи снова приобрели имидж согбенных бородачей со свисающими по бокам «цицит», [24]снова сделались жуликами и эксплуататорами.