Учитель Истории

Но к обеду мой «просветительский потенциал» угас окончательно, так что я еле дождался возвращения с обеда старушки-библиотекарши. К слову, за все утро кроме меня в храм знаний не забрело ни одного посетителя.

— Всего доброго, — поспешил откланяться я, едва она переступила порог. — Завтра снова приду. А может, и сегодня.

— До свидания, — вежливо попрощалась она. — Раз вы еще сами не знаете, вернетесь или нет, я пока ваши книги не буду по полкам раскладывать. Оставлю, как есть, стопкой. Вы уж извините, что с собой не могу их вам отдать, но правила есть правила: в единственном экземпляре — только читальный зал.

— Да ничего, — успокоил ее я и поспешно слинял.

А на снаружи-то как хорошо! Улица залита ярким светом, искрится снег, хрустит под ногами. На стеклах кружевные узоры инея, деревья в снежной бахроме. И солнышко, солнышко! После сырого полумрака библиотеки кажется, что попал в совершенно другой мир, где тебя любят и ждут. И дневное светило ласково обнимает своими чуть теплыми — январь же! — но оттого не менее нежными ладошками. В пальто в самый раз! Люблю зиму! Жалко, что я не поэт, а то сейчас составил бы конкуренцию этому вашему Пушкину. Ой, Александр Сергеевич…

Памятник великому литератору словно сам выпрыгнул мне навстречу из-за ближайшего поворота, приведя в смятение и заставив отступить на шаг. Даже не памятник, а небольшой бюст на гранитном постаменте, но надо же, какое совпадение! Тут и надпись имеется. «Был в Младове проездом в январе 1824 года в сопровождении… написал свои знаменитые стихотворения…». Так-так… Значит, не только на меня произвела впечатление здешняя погода. Приятно!

Волга, на берег которой я вышел десять минут спустя, оказалась наглухо замерзшей — ни единой капельки свободной воды. Только посередине, напротив мостовой опоры, лед был чуть темнее, намекая на некую тонкость и непрочность. На перилах моста — единственного в городе, кстати — весело щебетали синички и воробьи, ведя свои маленькие баталии за оброненные прохожими крошки и семечки. Глядя на них, я вдруг подумал, что тоже не прочь подкрепиться. Но никаких объектов общепита кроме пары замшелых кафешек в городе нет, так что остается либо идти домой, либо терпеть. Как назло, ноздри тут же уловили запах свежего хлеба. Теплый пшеничный аромат разливался над округой, дурманя голодных людей. То есть, и меня в том числе. Я как раз прогуливался по мосту, направляясь на противоположный берег: слева от меня через дорогу высились белоснежные башни и золоченые купола Успенского монастыря. Господи, это издевательство какое-то! Желудок чуть не в лепешку расплющивается.

Тем временем дивный запах, похоже, привлек не только мое внимание.

— Это из монастырской лавки так пахнет, — сказала своему спутнику, видимо, мужу, шедшая передо мной женщина. — У них каждый день свежая выпечка. Надо бы зайти.

«Действительно, надо бы зайти», — подумал я и, выждав удобный момент, перебежал через дорогу.

Парочка неодобрительно посмотрела мне вслед и, покачав головами, направилась к ближайшему пешеходному переходу, благо он находился не так уж далеко. Вот и обвиняй после этого местных в бескультурии!

От дороги к монастырю вела узкая — одной машине как раз проехать — заасфальтированная дорожка. Спускаясь к реке, она в самом конце делала изящный завиток и обрывалась напротив крепостных ворот.

Действительно, не просто монастырь — настоящая крепость. Не только церковь, но и фортификационное сооружение. Аккуратные беленые стены, украшенные зубцами «ласточкин хвост» (как в московском кремле), по углам — укрепленные башни, вдоль зубцов — ряды узких бойниц. Все по-взрослому. Только рва нет, но его, видимо, уже давным-давно засыпали. Младов много лет как утратил свое стратегическое значение, ров тут ни к чему, только место занимает. Но в целом монастырь выглядел солидно. Настоящее укрытие от лихих людей.

— Он даже осаду выдерживал, — услужливо сообщил мне бомжеватого вида дедок, видимо, местный нищий, заприметив, с каким интересом я разглядываю четырехметровые стены и башни-купола. — В 1608 году, во время Смуты, город поляки брали. Взяли-таки, гады. Милый человек, не подашь на хлебушек голодающему?

— А журналисты где? — невпопад спросил я, переводя глаз с сооружения на праздно шатающихся возле ворот людей. Их было человек десять-пятнадцать: мужчины, женщины, дети. Посетители, что ли? Чего тогда внутрь не заходят?

— Дык вчера вечером все уехали, — с готовностью ответил попрошайка.

— И что, совсем никого не осталось? — не поверил я, припомнив бесславное посещение младовской гостиницы.

— Да скоро еще приедут, другие, это как пить дать. Они уже две недели тут крутятся: то с одного канала, то с другого. Вчера из Твери приезжали, — он помолчал немного, потом добавил: — Меня теперь полиция постоянно гоняет. Боятся, что в кадр попаду, картинку испорчу. Так я уже попадал и не раз, хе-хе-хе.