Учитель

Но жаловаться не пришлось: все были довольны Колей. Учится отлично. Ведет себя отлично. Товарищам помогает. Общественную работу ведет.

А Мария Петровна аккуратно ходила на собрания, осуществляя союз семьи и школы. Приходила и слушала, вцепившись глазами в того, кто говорил. У нее были свежие румяные щеки, свежие румяные губы и крошечные черные глазки — усталые, немолодые. Будто с чужого лица. Навашин кожей помнил ее цепкий, неотступный взгляд.

Она была хорошей мачехой: заботливой. Но Коля был большой парень, а ей, должно быть, не хватало маленького. И она решила взять ребенка на воспитание. И малыша, которого она выбрала, Сергей знал.

Когда наступала очередь Навашиных убирать в квартире, они звали Валентину Сергеевну. Ей было далеко за шестьдесят, но убирала она быстро, чисто, толково.

— Мне разводить мороку некогда, — говорила она. — Меня Виктор дожидается.

А Виктору минуло три года — был он кудряв, голубоглаз и очень весел. Заходил во все комнаты, получал где конфету, где кусок сахару. Вот этого-то мальчика и присмотрела Мария Петровна Ипполитова в парке на берегу Светлой. Одет он был бедно, а пришла за ним старуха и вовсе нищая на вид. Ипполитова навела справки. Оказалось, старуха вот уж года три растила сына умершей соседки. Никакой другой родни у парнишки не было. Ипполитова предложила Валентине Сергеевне отдать мальчика. Старуха отказалась. Та настаивала. Старуха и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с мальчиком. И тогда его взяли у нее силой: чего, в самом-то деле! Пришел милиционер и взял. Разумеется, с разрешения горсовета. И гороно. И еще каких-то организаций. Старуха обезумела. Она обила все пороги, кидалась по всем известным в городе людям — плакала, ругалась, молила, проклинала.

Много шуму было вокруг этой истории. О ней говорили в трамваях, в учреждениях, в школе. Войдя однажды в класс на перемене, Навашин услышал Колю:

— Но ведь у нас ему будет гораздо лучше.

— Почему? — спросил Володя Сурмин. — Почему? Потому, что его бабушка уборщица, а твой отец — генерал-майор? Но тогда тебе должно быть лучше в семье генерала-лейтенанта.

— Или маршала, — откликнулся кто-то.

— А вы как думаете? — спросил Коля, глядя в упор на учителя. — Вы не согласны со мной?

Когда же все это было? В тридцать девятом. Шестнадцать лет назад… И вот Коля идет рядом с ним по темнеющему лесу. Тропинка узкая, но они идут рядом, а иногда садятся на поваленное дерево или просто в траву и разговаривают.

— Странно, я ничуть не удивился, увидев вас. Ну конечно, это было неожиданно… Но я так хотел вас видеть, что счел… решил, что вы появились по вызову, как дух. Как вы меня отыскали? Оля Кириллова? Она сказала вам, что я в Минске, понятно. Ну а там уже ход ясен: пришли в редакцию, и вам все объяснили…

— Мне просто сказали, что ты переведен в гомельскую газету.

— Да, заведовал отделом республиканской газеты, переведен заштатным сотрудником областной… Да и область-то…

— Самолюбие болит?

— Вы не поверите: не болит. Вы ведь помните меня честолюбивым. Я просто информирую. Довожу до вас размеры бедствия… Мою Надю все это очень ранило, а меня нет. Меня другое заботит… И мучает…

Он едва не спросил: «Что же тебя мучает?» Но не стал спрашивать. Вопросы помогают человеку говорить. А помогать не надо. Захочет — скажет. А не скажет, значит, ни к чему. И правда, Коля умолк.

«Ты не знаешь, где живет Володя Сурмин?» — вдруг оказалось, что очень трудно задать этот простой вопрос. «Скажи, ты давно видел Володю Сурмина?» Нет, не так. «Ты случайно не знаешь адреса Володи Сурмина?»

— Оля Кириллова сказала мне, что ты недавно видел Володю Сурмина. Это правда?

Коля глянул быстро и пристально. Рот у него тонкий, нервный, глаза неспокойные.

— Не так чтобы очень уж недавно, — сказал он отвернувшись. — Примерно год назад. Я отдыхал под Ленинградом, и мы встретились в электричке.

Я плюхнулся на скамейку рядом с ним. Понимаете, опаздывал на поезд, вскочил в вагон уже на ходу и сел на ближайшую скамейку. Смотрю — Володя…

— А в Ленинграде он оказался случайно? Или живет там?

— Помнится, он жил где-то у Московского вокзала. Боюсь соврать. То ли командировка, то ли навещал кого. Не помню.

Он замолчал. Они вышли из лесу. До села было уже рукой подать.

— Василенковский дом крайний, — сказал Коля. — Пойдемте, там и для вас место найдется, а то вдвоем перебазируемся в школу. Вы надолго ко мне?

Он не мог ответить: «Я приехал, только чтобы узнать Володин адрес».

И он сказал:

— Поживу.

* * *

— Что, товарищ корреспондент, понял теперь, как у нас? — спросил хозяин. — Они так считают: им одним жить, а всем другим пропадать. Что захотят, то и зробят.

Хозяйка — молодая, щеки как бурачки — круглые, красные — вынимает из печки большой чугун с картошкой.

— Милости просим, — говорит она, и Навашин с Ипполитовым садятся за стол.

— На нашей почве, — говорит Василенко, — металлические шланги ни к чему, нам резиновые подавай, а нам что суют? Одни металлические.