Ученик чародея (Часть 1-6)

По просьбе Крауша была приглашена последняя свидетельница - приехавшая из Литвы невеста Будрайтиса Мария Мацикас. Она рассказала суду, как перед отъездом в Латвию к ней пришел Будрайтис, как она собрала ему чемоданчик с продуктами, как пересмотрела его белье. Она хорошо помнила, что на Будрайтисе была шинель, но в последний момент, перед тем как сесть на мотоцикл, он снял ее и укрепил вместе с чемоданчиком на багажнике.

- Он сказал, - с грустью показывала Мацикас, - что на лесных тропках можно зацепиться полою за сук и порвать шинель, а то, чего доброго, еще и упасть.

- А вы могли бы опознать шинель Будрайтиса? - спросил Крауш к неудовольствию Грачика: как можно опознать обыкновенную, потрепанную шинель милиционера? Вопрос прокурора показался ему не только напрасным, но просто вредным - он послужит к ненужному торжеству Квэпа: стоя перед столом вещественных доказательств и глядя на шинель, Мария Мацикас недоуменно пожимает плечами.

- Вспомните хорошенько, - твердил Крауш потупившейся Марии, - нет ли на этой шинели чего-нибудь такого, что служило бы ее характерной приметой, было бы присуще ей одной?

Грачик искоса взглянул на Квэпа. Тот оторвал подбородок от барьера и, сдвинув брови, следил за лицом Марии. Насторожилась и Линда. Несколько сотен пар глаз слушателей, не говоря уже о взглядах судей, были устремлены на смущенную девушку. А она стояла, жалко сгорбившись, словно виноватая, и дрожащими пальцами перебирала полу шинели: вот сейчас она еще раз безнадежно пожмет плечами, и козырь, опрометчиво выданный прокурором, окажется в руках преступника. Мария подняла голову и посмотрела на судей:

- Когда он... Будрайтис... пришел ко мне, на его шинели была оторвана пуговица, - робко проговорила она. - Он вынул ее из кармана и дал мне. "Пришей, пожалуйста", - сказал он. Я хотела пришить, а в доме не было черной нитки. А он сказал: "Ничего, пришей какая есть". А я сказала: "Вот, только такая", - и показала ему шелковую, серую... нет, даже голубую. А он сказал: "Давай, пришивай, памятнее будет". И я пришила пуговицу голубой ниткой.

Она закрыла лицо платком и тихо заплакала. Едва дав ей успокоиться, Крауш сказал:

- Вы хорошо помните все это: и то, что нитка была именно голубая, шелковая, и то, что это была... - Он вдруг запнулся и спросил: - Какая это была пуговица?

- Самая нижняя, - сквозь слезы ответила Мария. Она отбросила полу шинели и, приподняв ее за пуговицу, показала суду: - Вот эта.

Голубая нитка ясно выделялась на черном сукне.

Квэп переглянулся с Линдой: удар прокурора попал точно в цель. Чувство гордости за Кручинина было так сильно, что Грачик даже не испытал ничего похожего на разочарование от того, что была опровергнута его уверенность в непричастности Будрайтиса к делу Круминьша - Квэпа. Крауш поднялся с своего места: выпяченный подбородок, наклон головы и брови, сведенные над холодными глазами, устремленными на скамью подсудимых, говорили о том, что сейчас прокурор нанесет удар.

- Я более не предъявляю Линде Твардовской обвинения по статье 136 Уголовного кодекса, - громко и раздельно произнес Крауш. - Если защита желает, она может присоединиться к моему ходатайству об освидетельствовании Линды Твардовской для определения степени ее вменяемости. Мне не верится, чтобы женщина в здравом уме и твердой памяти могла идти на то, что совершила, по ее словам, Линда Твардовская. - И, повысив голос, торжественно закончил: - Не может человек, живущий на Советской земле, будь он трижды изверг и десять раз сообщник Квэпа, совершить то, что рассказала нам Твардовская! Это самооговор. Я не верю. Она больна. Советское правосудие обязано всемерно исследовать основательность всякого заявления, даже если оно является сознанием в совершенном преступлении.

- Неправда, я здорова! - на весь зал закричала Линда. - Я совершенно здорова!.. Спросите Квэпа: убил ли бы он меня, чтобы заставить Ванду стать его любовницей?.. Спросите его, убил ли бы он после того Ванду?.. Спросите его!.. Вы не хотите? - Она порывисто обернулась к скамье подсудимых: - Так я сама спрашиваю тебя, Арвид: ты сделал бы это?.. Говори же, сделал бы?

Это было так неожиданно и выкрикнуто в таком безумии отчаяния, с таким напором, что даже председательствующий не прервал Квэпа, когда он без вызова судьи поднялся со своего места и с неожиданной для него простотой и твердостью проговорил:

- Конечно.