Ученик чародея (Часть 1-6)

Кручинин приготовился ждать за своим укрытием из цветов. Однако прошло всего несколько минут, как в темном прямоугольнике дверей показались те трое агентов, что последовали за Эрной. Они торопились. Один из них, воровато оглядевшись, протянул стоявшим у лестницы сообщникам небольшой светлый портфель, в котором Кручинин узнал тот, что за несколько минут назад был под мышкой у Эрны. После этого все агенты поспешно разошлись в разные стороны и исчезли в боковых переулках...

Длинная тень старой башни магистрата пересекала площадь. Ни одной цветочницы не осталось на рынке. Торговцы складывали на тележки остатки нераспроданных овощей. Не подозревая о собственной удаче, неистово кудахтали куры, которым посчастливилось не попасть сегодня в суп; торговки безжалостно запихивали их в большие короба, от которых остро пахло птичьим пометом. Старая нищенка в третий раз подходила к Кручинину, по-видимому, заприметив его фигуру. Он счел разумным переменить позицию: место, где он стоял, было теперь совсем открыто, оседланный им лев горел на уходящем солнце, как отлитый из меди. Вот появились в разных концах автомобили-цистерны со щетками. Вода с шипением устремлялась на асфальт, сильной струей сгоняя зловонные следы торговли тем, что ест человек. Накинувшись на добычу, стаи воробьев уступали не прежде, чем на них обрушивались фонтаны воды. От воробьев не отставали голуби. Их степенность была ширмой неудержимой жадности. Автомобилю нужно было почти наехать на голубя, чтобы он нехотя перелетел на несколько метров дальше, выискивая лакомства в отбросах. Скрежет вращающихся стальных щеток не заглушал ни перебранки расходящихся торговок, ни воплей репродукторов, установленных над дверьми пивных и проявлявших теперь особенное усердие, завлекая обладателей дневной выручки. Десяток песен, из которых каждая в отдельности была предназначена ласкать слух, сливались в какофонию, наводившую ужас.

Кручинин отыскал крошечную записку среди смятых в комок цветов букетика, брошенного Эрной. Он попытался прочесть записку, но это оказалось невозможным: так мелко она была написана и к тому же зашифрована. Он засунул бумажку в карман, выбросив оттуда остатки цветов. Комок был скользкий, мокрый и как нельзя больше подходил теперь к той куче отбросов, которую намели посреди площади щетки автомобилей.

Хотя, судя по поспешности, с которой удалялись сыщики, наблюдение с Эрны было снято, осторожность все же требовала от Кручинина оставаться как можно менее заметным. Но ее долгое отсутствие вызвало беспокойство. Особенно если сопоставить это с тем, что полицейские унесли ее портфель.

В сгущающихся сумерках вход в часовню вырисовывался уже не в виде черного провала - огоньки свечей становились все ярче, хотя и не было видно происходящего внутри часовни. Убедившись в том, что выходящие на площадь проулки пусты и из них не выглядывают никакие подозрительные личности, Кручинин решил войти. "Третья скамья от алтаря, с левой стороны, под статуей богоматери". Он твердо помнил это. Но даже если бы это место и не было определено с такой точностью, он без труда сразу нашел Эрну. Копна ее волос как костер горела в тонкой стреле света, падавшей сквозь витраж над боковым притвором. Кроме Эрны, тут не было никого, отсутствовал даже причетник, обычный блюститель благолепия в храме.

Кручинина поразила поза отчаяния, в какой сидела Эрна, уронив голову на пюпитр. Ее руки были вытянуты поверх доски, в странной окаменелости устремляясь вперед. По-видимому, она не слышала шагов Кручинина и не шевельнулась, когда он подошел. Положив руку ей на плечо, он почувствовал безжизненную податливость ее тела. Голова Эрны скользнула с пюпитра, руки упали, стукнувшись о скамью, подхваченное Кручининым тело безжизненно повисло у него на руках. Эрна была мертва.

Кручинин поднял ее и понес. Но сделав несколько шагов к выходу, остановился: не было ли то, что убийцы покинули ее тут, ловушкой для него? Оказаться запутанным в убийстве?! Здесь, в этой стране?!

Он бережно опустил тело на скамью. Копна рыжих локонов рассыпалась из-под упавшей шапочки, отражая в золотом дожде волос мерцание церковных свечей.

Спичка сломалась. Кручинин чиркнул вторую. От ее огонька сразу занялась папиросная бумага записки. Знала ли Эрна, что ее выследили? Понимала ли, что на основании этого последнего сообщения Кручинину придется действовать дальше одному и довести до конца дело, за которое она заплатит жизнью? Быть может, это было не чем иным, как игрою нервов, но Кручинину казалось, что в простом и ясном смысле строк он читает именно это: уверенность Эрны в том, что это - ее последнее дело. Не в первый раз на пятки ей наступали полицейские ищейки; не в первый раз она смотрела в глаза смерти. Так почему же на этот раз в строках ее записки нет уверенности в успехе, какой она прежде всегда заражала товарищей? Почему эта записка звучит так, словно Эрна знала, что это конец.