Ученик чародея

Кручинину не удалось договорить. Секретарь доложила о приходе председателя рижского горисполкома.

— Да, да, — воскликнул Спрогис. — Я его приглашал. Это по тому же делу, товарищи, насчёт Инги Селги… — И секретарю: — Просите, просите… Мы же с вами уже показали делом Круминьша, что не на словах, а на деле хотим помочь соотечественникам, застрявшим за рубежом, вернуться домой. Все тут у нас: природа, климат, земля, реки, люди, язык — решительно все мило нашему сородичу, вынужденному влачить существование раба на чужбине. Чем дальше идёт время, тем твёрже становится вера «перемещённых» в то, что на родине лучше. Видеть каждый день свои леса, свои дома, пить свою воду, дышать своим воздухом — вот счастье! Его ничем нельзя заменить. Только тут, у нас, все «настоящее», всё своё. — И обращаясь к председателю исполкома: — Так что же вы сделали для того, чтобы первые вернувшиеся на родину люди почувствовали себя дома?

— Мы создаём условия, — откашлявшись в кулак, торжественно начал председатель. — Все в соответствии с вашей директивой. Всяческие условия. Прежде всего хорошая квартира в одном из благоустроенных домов. Три комнатки. С обстановочкой. Газ, отопление. Затем дачка на Взморье. Затем, совместно с кино, организуем съемочку: «Милости просим». Фильм для международного обозрения.

Пока он говорил, выражение удивления на лице Спрогиса сменилось гневом. Раздув усы, он хриплым голосом остановил председателя:

— Все это всерьёз?..

— Безусловно! — с восторгом воскликнул председатель.

— Мы говорим: устройте вернувшихся так, чтобы они почувствовали себя нашими, вполне нашими людьми. Чтобы на их примере каждый «перемещённый» убедился в том, что может спокойно вернуться домой, что он найдёт тут приют и труд. А вы что?

— Мы от чистого сердца! — в отчаянии воскликнул предисполкома. — Если этого мало…

Спрогис швырнул свою трубку на стол.

— Да, от чистого сердца вы затеяли всё, что могли, чтобы разрушить наши лучшие намерения. Хотите, чтобы искреннее желание помочь несчастным буржуазная пресса расписала как заманивание сказочными благами, которых мы не в состоянии дать всем. Вы этого хотите?!

— Собака лает — ветер носит, — проворчал Крауш. — Пусть пишут, что хотят.

— Но ведь этот злобный лай услышат и в лагерях для «перемещённых». Он напугает людей, которым нечего бояться. Хотим добра, а сделаем зло. Нет, так не годится. Придётся вам, прокурор, и это взять под своё наблюдение: чтобы все так, как было бы сделано для любого нашего человека. И на работу так же, как нашего человека: что Селга умеет, что хочет делать, то пусть и делает. А то и тут они додумаются до какого-нибудь архиерейского местечка… Фу, какая глупость, какая гадость! — Спрогис встал и протянул руку Кручинину. — Вот так один дурак может испортить то, над чем стараются тысячи… Одна ложка дёгтя и — все на смарку…

101. ОБ ОСКОЛКАХ РАЗБИТОГО ВДРЕБЕЗГИ

Гостей было немного: Грачик с Вилмой и Крауш. Прокурор приехал с известием о том, что Верховный Совет заменил Квэпу высшую меру заключением. Сперва Крауш огорчился было: это как бы сводило на нет его усилия. Но ведь если смотреть по-государственному, то приходится не столько исходить с позиций прошлого, сколько думать о будущем. Явление, которое судили, — католическая контрреволюция и её происки — не является типично латвийским. Католицизм не имеет в Латвии глубоких корней. В одной Латгалии его ещё можно считать кое-как сохраняющим положение «господствующей» религии. Поэтому и Квэпа не стоит рассматривать как некую широкую социальную беду, особенно опасную для общества. Со всем этим Крауш согласен. И что мог возразить прокурор даже там, где речь идёт не об исполнителях — палачах вроде этого Квэпа, а о тех, кто разрабатывает планы срыва мирного сосуществования народов. Интересны те, кто направляет руку Квэпов, те, кому поперёк горла стоит мир и вообще всё, что не ведёт к войне за возвращение им власти и богатства?.. О, если бы они сами очутились на скамье подсудимых, тут уж Крауш нашёл бы нужные слова!

Он так разволновался, что, вдруг умолкнув, протянул руку к Кручинину:

— Дай папиросу!