Учение дона Хуана: Путь знаний индейцев Яки

Дон Хуан, казалось, хотел, чтобы я работал с «травой дьявола» как можно больше. Эта позиция не соответствовала его органической неприязни к этой силе. Он объяснил это тем, что приближается время, когда мне надо будет опять курить, и к этому времени следует получить более ясное знание о силе «травы дьявола».

Он неоднократно предлагал мне, по крайней мере, испытать «траву дьявола» еще одним колдовством с ящерицами.

Я долгое время играл с этой мыслью. Спешка дона Хуана драматически увеличивалась, пока я не почувствовал себя обязанным выполнить его требование. И однажды я принял решение поколдовать о некоторых украденных вещах.

Понедельник, 28 декабря 1964 года.

В субботу, 19 декабря, я срезал корень дурмана. Я подождал, пока не стало довольно темно, чтобы исполнить свои танцы вокруг растения. За ночь и приготовил экстракт корня и в воскресенье, примерно в 16 часов утра, я пришел к месту своего растения. Я сел перед ним. Я вновь перечитал записи и сообразил, что тут мне не нужно размалывать семена. Каким-то образом, простое нахождение перед растением давало мне чувство редкой эмоциональной устойчивости, ясности мысли или же силы концентрироваться на своих поступках, чего я обычно совсем лишен.

Я последовал в точности всем инструкциям, так рассчитывая свое время, чтобы паста и корень были готовы к концу дня. В 5 часов я был занят ловлей пары ящериц. В течение полутора часов я перепробовал все способы, какие только мог придумать, но всюду потерпел неудачу.

Я сидел перед кустом дурмана, стараясь придумать эффективный способ достижения своей цели, когда внезапно я вспомнил, что дон Хуан сказал, что с ящерицами надо поговорить.

Сначала я был не «в своей тарелке», разговаривая с ящерицами. Это было все равно, что чувствовать себя неудобно, выступая перед аудиторией. Однако чувство это скоро прошло, и я продолжал говорить. Было почти темно. Я поднял камень. Под ним была ящерица. Она казалась застывшей. Я поднял ее. И тут же я увидел, что под камнем была другая ящерица, тоже застывшая. Она даже не вырывалась.

Зашивание рта и век было очень трудной работой. Я заметил, что дон Хуан поселил в мои поступки чувство необходимости. Его позиция была такова, что когда человек начинает поступок, то уже нет возможности остановиться. Однако если бы я захотел остановиться, то не было бы ничего, что могло бы мне в этом помешать. Может быть, я не хотел останавливаться. Я отпустил одну ящерицу, и она побежала в северо-восточном направлении – знак хорошего, но трудного колдовства. Я привязал другую ящерицу к своему плечу и смазал виски так, как было предписано. Ящерица была неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла, а дон Хуан ничего мне не говорил о том, что надо делать, если такое случится. Но она была живой, только онемевшей.

Я выпил снадобье и немного подождал. Я не чувствовал ничего необычного. Я начал растирать пасту у себя на висках. Я наложил ее 25 раз. Затем, совершенно механически, как во сне, я несколько раз помазал ею свой лоб. Я понял свою ошибку и поспешно стер пасту. На лбу у меня выступила испарина, меня лихорадило. Необъятное отчаяние охватило меня, потому что дон Хуан усиленно советовал мне не наносить пасту на лоб. Страх сменился чувством абсолютного одиночества, чувством обреченности. Я был тут брошен сам по себе.

Если со мной случится какое-либо несчастье, то тут нет никого, кто мог бы помочь мне. Я хотел убежать. Я чувствовал тревожную нерешительность, что я не знаю, что мне делать. Поток мыслей хлынул мне в голову, сменяясь с необычайной быстротой. Я заметил, что это довольно странные мысли, то есть они казались странными, потому что возникали иначе, чем обычные мысли. Я знаком с тем, как я думаю. Мои мысли имеют определенный порядок, который присущ именно мне и любое отклонение заметно.

Одна из чужих мыслей была о высказывании, сделанном неким автором. Она была, как я смутно помню, как голос или как будто кто-то сзади меня произнес ее. Это случилось так быстро, что я испугался. Я притих, чтобы осмыслить ее, но она сменилась на обычные мысли. Я был уверен, что я читал это высказывание, но я не был уверен, кто был его автором. Внезапно я понял, что это был Альфред Кребер. Тогда другая чужая мысль возникла и «сказала», что это был не Кребер, а Жорж Симмель. Я настаивал на том, что это был Кребер, и следующее, что я знаю, что я был в гуще спора с самим собой. Я забыл о своем чувстве обреченности.

Мои веки были тяжелыми, как если бы я принял снотворного. Хотя я никогда никакого снотворного не принимал, но именно такое сравнение пришло мне в голову. Я засыпал. Я хотел пойти к своей машине и забраться в нее, но не мог двинуться.