Мы отворачиваемся. Одновременно отворачиваемся от окна и закрываем головы руками. Булыжник влетает в окно, по дуге проносится над нашими головами и разбивает тарелку на соседнем столе, бокал, еще тарелку, падает и укатывается с глухим звуком. Последнее, что я вижу сквозь осыпающееся стекло – уперевшись в асфальт носком кроссовка, худой парень с чуть оттопыренными ушами срывается с места и, не останавливаясь, отпихивает охранника, выворачиваясь из его рук, как рыба – убегает.
Сразу становится душно и громко.
Пахнет жженой резиной, пылью, городом. Слышны крики, вой сирен. Краем глаза мне видна площадь, и я вижу, как она заполняется и заполняется волнующейся массой, состоящей из росгвардейцев, полицейских и множества очень разных, самых разных, людей, которые поглощают форменные мундиры, как тесто облепляет изюм.
Мы сидим неподвижно, Вика осторожно трясет головой, и из волос сыпятся осколки стекла.
Я достаю пачку, которую забрал у Маши, сигарету и закуриваю.
– У нас не курят, – говорит слегка ошеломленный официант, который принес часть заказа.
– Серьезно? – спрашивает Вика, склонив голову набок и аккуратно разделяя волосы и потрясывая ими.
Официант пожимает плечами, как бы говоря – кажется, даже в случае чрезвычайного положения, наверное, есть правила.
Я выдыхаю, делаю затяжку и тушу сигарету о кофейное блюдце, усыпанное мелким стеклом.
– Принесите другой кофе, пожалуйста.