Участковый

– Условности, – отмахнулся оруженосец. – Лавку двигай ближеме. Миска эмалирована имецца? Становь туды, я в ей травку запалю. Ишшо нужон платочек беленький. Найдешь?

Семен Модестович заметался по дому – лавка, миска, платочек… При этом он то и дело заглядывал в закуток, чтобы снова с замиранием сердца убедиться в жутковатой пляске закрытых глаз матери.

– Ты не пужайся, хозяин, – успокаивал его Ленька. – Шаман чичас узнает, где именно беда приключилась. Ежельше вред какой в тело попал – это одно дело. Ежельше с ул’вей трагедия – то это совсем другой коленкор.

– С чем трагедия? – тупо переспросил Семен Модестович, рассматривая в руках подмастерья нечто, напоминающее фартук.

– Ул’вей – это второе, невидимое тело, оно у каждого имеецца. Как бы… – Он незатейливо почесал в затылке. – Как бы отражение человека на первом небе. Быват, что с самим человеком все в полном ажуре, а ул’вей обессилел совсем, занемог, или злые духи на него напали, помяли. Ну, тут уж и человеку плохо становицца, а отчего-почему – ни один дохтур тебе не разберет, потому как причина не здесь, а на первом небе. Усек?

Семен Модестович не мог решить, кто из присутствующих его пугает больше – шаман своим непонятным молчанием или говорливый Ленька обыденностью действий и пояснений. Сказки так не рассказывают! У актеров областного ТЮЗа и у гадалок на привокзальной площади была одна общая черта: текст они декламировали напевно, адресно, щедро приправляя его прочувствованностью и таинственностью интонаций. «В одном темном-темном лесу» и «Ай, золотой, вижу беду на твоем пути» для Семена Модестовича звучали практически одинаково. Это даже если не брать в расчет то, что в обоих случаях произносимый текст был хорошо подготовленной и отрепетированной ролью. Молодой же подмастерье шамана комментировал мимоходом, бесхитростно смешивая в одну кучу ажур, коленкор, духов и некое отражение на первом небе. Такое начало сказки не интриговало, а ошеломляло. Если это актеры, шарлатаны, призванные играть на публику, то гнать их в шею за недостоверность! Но на актера деловитый Ленька походил меньше всего. Складывалось впечатление, что он абсолютно серьезно относится к происходящему, что подготовка и предстоящий ритуал действительно имеют для него смысл, отличный от того, в который верилось Семену Модестовичу. Так плотник готовит свои инструменты, так рыбак налаживает снасти, и обоим им глубоко плевать, насколько достоверными выглядят их действия в глазах наблюдателей, – уж они-то знают, как надо плотничать и рыбачить, а если публика разочарована – так ничего с этим не поделаешь.

– Ты токма эти вешши руками не трогай, хозяин. Смотреть смотри, а трогать без дела токма я могу, потому как я нынче нетоц.

Честно говоря, прикасаться к предметам у Дягиля не было ни малейшего желания. Наверное, в каком-нибудь этнографическом музее пришли бы в восторг при виде бубна или загадочного фартука, но для него это были всего лишь чужие ветхие, грязные, засаленные вещи. Да, древние, занятные и по-своему красивые, но трогать их… Незамысловатый рисунок на бубне практически совпадал с вышивкой на фартуке: солнце и месяц в верхней части, символические фигурки людей в нижней. В центре – карикатурное изображение то ли распластанной ящерицы, то ли пляшущего вприсядку человечка: кружок обозначал голову, овал – живот, руки-палки широко расставлены, ноги-палки согнуты, пальцы растопырены, черточки-волосы торчат в стороны и вверх.

– Почему у него волосы дыбом стоят? – поинтересовался Семен Модестович, будто это было самым важным сейчас.

Ленька оглянулся, проследил за взглядом агронома, понял, о чем он спрашивает.

– Это не волосы, это мысли! – с некоторой обидой в голосе ответил он. – Вишь, тут семь слоев неба, а это – Дог, Первый шаман. Тоись он как бы между простыми шаманами и небесами. А мысли его как бы пронзають весь мир. Дальше первого неба простые шаманы обыкновенно не ходють, трудно туды добрацца, да и надобность редко быват, но ежельше нужда случаецца – просят Дога, чтобы он подмогнул, чтобы сам дальше сходил и разобрался.

– Божество, что ли, такое?

– Да ну какое божество, хозяин? – снисходительно улыбнулся Ленька. – Боги – оне в верхнем и нижнем мире обитають, а Дог – шаман. Не простой, конечно, а особливый. Сильный очень. Великий. На седьмое небо ходил, научился жить среди духов. С богами, кстати сказать, спорил, кой-кому даже пи…лей навалял.

Оттого что час был поздним, да еще из-за усталости, вызванной нервным напряжением, из-за обсуждения каких-то потусторонних вещей и особенно почему-то из-за покоробившего матерного слова Семен Модестович как-то вдруг отрешился от реальности происходящего. Пусть все идет своим чередом, а он вот тут присядет, передохнет немножко…