Участь свою не выбирали

Во время одной из затянувшихся остановок я слез с машины и вышел на обочину с намерением присесть и хоть немного отдохнуть. Мимо нас проходило какое-то стрелковое подразделение. Обходя нашу колонну машин и орудий, выстроившуюся перед восстанавливаемым мостом, один солдат свернул с дороги и пошел в мою сторону. Раздался сильный взрыв. Воздушной волной меня отбросило назад. Щемящая боль во многих местах тела и одновременный удар в голову погасили сознание. Когда мои глаза снова стали различать свет, понял, что лежу на земле. Вскочив, почувствовал, что по щеке и шее течет кровь. Очень ломило всю правую руку и левую ногу. В голове стоял сплошной звон, она была какая-то не своя… Возвращавшееся зрение и слух постепенно вырисовывали страшную картину. Направлявшийся в мою сторону пехотинец лежал мертвый, а на дороге образовалась целая груда тел, оттуда раздавались стоны раненых. Очевидно, солдат наступил на прыгающую мину.

Бойцы моего взвода Захаров и Суриков наскоро перевязали меня бинтами из индивидуальных пакетов и помогли забраться в кабину автомашины. Через километр, в придорожной деревне Сытница, меня оставили в каком-то пустом доме, пообещав прислать врача из санчасти полка. Последним от меня ушел Николай Портяной.

Прошло несколько часов. Мне оставили немного еды, но я к ней не притрагивался. Волновало другое: насколько опасно я ранен? Почему так болит голова? Становилось все хуже, мысли путались, тошнило. Когда приехала машина, почти потерял сознание…

В медсанбате дивизии мне сразу же сделали противостолбнячный укол в живот, напоили чаем, добавили бинтов, уложили. Стало легче, и я попытался уснуть.

Утром меня перенесли в операционную. Если не считать повязок на голове, бедре, плече и предплечье, я лежал на столе, покрытом белой простыней, совершенно обнаженный. Подошла молодая красивая сестра, стала разматывать бинты на ноге и вдруг спросила:

– А у вас есть девушка, которую вы любите?

Я посмотрел на нее с недоумением. Такая обстановка и такой вопрос? В моей голове это никак не укладывалось. Но сестра ждала ответа. Тогда я с сердцем сказал:

– Сейчас нет, но обязательно будет!

Сестра улыбнулась, а мне стало как-то легче, перестал думать о том, когда она начнет отдирать присохшие к ранам бинты.

После (Проведенной под наркозом операции две сестры помогли приподняться. Я обхватил одну из них здоровой рукой за плечи, потихоньку спустился со стола, и они отвели меня в помещение, где собирали раненых для отправки пароходом по Припяти.

Пароход пришел только через день. Это была старая, заезженная, с трудом передвигающаяся посудина. Нас положили на палубу. Пароход часто садился на мель и тогда часами простаивал.

В Мозыре, в который прибыли ночью, нас перевезли в эвакогоспиталь. Меня поместили в небольшую палату, где лежали еще трое – летчик, капитан-артиллерист и старший лейтенант-танкист.

Во время перевязки врач, осмотрев меня, сказала, что мне надо сделать переливание крови – за дни после ранения я очень ослаб. Но почему-то это откладывалось со дня на день, а потом о переливании вообще замолчали, хотя раны затягивались медленно, особенно на левой ноге.

Прошло несколько дней, из всех нас "ходячим" был только летчик. Он уже выздоравливал. Однажды, придя с базара, щедро угостил нас ягодами и, глядя на меня, предложил:

– Тебе надо подкормиться. Давай я загоню твои часы и буду покупать тебе, что захочешь.

Часы подарил мне отец, когда я окончил десятый класс. Они отлично шли. Я сказал, что подумаю. На другой день летчик снова завел разговор об этом.

– Я неплохо разбираюсь в людях, – сказал он. – У тебя, Борис, сила воли есть, а решительности мало. Чего ты тянешь с часами? Отец поймет тебя!

Я отдал часы летчику. Наверное, он был прав. Денег у меня ни копейки не было: вся "зарплата" посылалась по аттестату домой. А "подкормиться" все-таки нужно было. Продав часы, летчик завалил меня едой. Недели через три я уже смог добираться до столовой. Там познакомился с моряком, раненным при форсировании Припяти. Нога у него была еще в гипсе, но он мог ходить, опираясь на палку. Как-то он пригласил меня к знакомым девушкам, которые жили вблизи от госпиталя. Мы зашли в дом, поздоровались. Начался разговор, заиграл патефон.

С каким наслаждением я слушал музыку! Впервые за три года войны, если не считать испорченного патефона, попавшегося нам на Днепре, да нескольких пластинок в Брагине! Может быть, впечатление усиливалось тем, что рядом сидели две красивые девушки?

А в это время наша дивизия продолжала наступление: смело, уверенно, дерзко! В госпиталь часто приходили письма от товарищей по дивизиону, и я представлял, как она быстро продвигалась.

За операцию по освобождению города Лунинец Верховный Главнокомандующий объявил благодарность всему личному составу нашей части. Дивизию наградили орденом Красного Знамени. 107-й и 111-й стрелковые полки получили название Лунинецких, а 228-й – Пинского и был награжден орденом Красного Знамени!

Час расплаты за горечь отступления, за погибших товарищей, за истерзанные белорусские города и села наступил!