Леля, моя сестра-десятиклассница, пока я лежал в госпитале, болела тифом. У меня есть ее фотография, снятая после выздоровления. Черноглазая, худющая, с бритой головой, похожая на мальчишку. Отец прислал мне вырезку из областной газеты "Рабочий край", где сестра сфотографирована за вышивкой, которой стала увлекаться. Отцу под Новый год тоже было плохо. Он почти через день ходил в Соснево – пригород Иванова – за соленой водой из источника, на которой мама варила суп. Видно, переутомился,- туда не близко, несколько километров,- и дома упал без сознания. "Но сейчас ничего, – писала мама, – отлежался". О себе промолчала. Она всегда думала только о других: "Приезжал Лева. Поехал за танком на Урал. Заходил в свой энергоинститут. Говорил, что все удивлялись его огромному росту. А я думаю, он все такой же, как и был. Просто военная форма делает его выше…"
Посылая домой письма, я старался не расстраивать родителей. Промолчал о том, что несколько раз был под обстрелом, что мог бы стать жертвой предательства, что мерз в заснеженном лесу на берегу Волги, о своих мучениях после ранения. Единственное, что себе позволил – написал, что меня ранило, да и то не сразу…
…Вот и вокзал. Женщин дальше не пустили. Лица моих соседей по колонне помрачнели. Ведь большинство из них недавно призваны в армию. И не известно, что ждет всех впереди…
А я уже был на фронте и, хотя подвига не совершил, но кое-что видел. Так что выше голову, товарищ старший сержант!
Отсюда, из Кирова, началась моя новая дорога на фронт, теперь уже на Северо-Западный, в 84-й артиллерийский полк 55-й стрелковой дивизии.
Болотный фронт
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО
Из вечернего сообщения 3 мая 1942 года
Из вечернего сообщения 4 мая 1942 года
Из вечернего сообщения 5 мая 1942 года
4 мая 1942 года в полдень наш артиллерийский дивизион[4] маршем подошел к тылам 55-й стрелковой дивизии. Все последние дни и ночи беспрерывно лил дождь. Плащ-палатки уже не могли защитить нас, и шинели и гимнастерки не просыхали. Казалось, мы сами разбухли от постоянного соприкосновения с водой. А тут еще страшная весенняя распутица, тылы не справлялись с подвозкой продуктов, и наш пищевой рацион сокращался по мере приближения к фронту. Начиная с 1 мая мы получали только маргарин и хлеб.
Воспользовавшись передышкой, я нацарапал родителям открытку:
В большинстве случаев мои бесхитростные попытки заморочить голову военной цензуре, чтобы подсказать родителям, где я нахожусь, были безрезультатными. Но этой открытке повезло: слова о том, что Борис около Старой Руссы, остались незачеркнутыми. Про "баллоны" же написал потому, что после госпиталя, где лежал после ранения под Москвой, вместо сапог получил ботинки с обмотками и не сразу научился их прочно закручивать.
Время привала подходило к концу. Мы оказались рядом с медсанбатом дивизии. Несколько больших палаток не вмещали всех раненых. Остальные лежали рядом, на парусиновых полотнищах, а большинство – просто на земле, прикрытой еловыми ветками. Мне впервые пришлось видеть так много раненых вне госпиталя, а их подвозили и подвозили.
За полчаса привала мы наслушались стонов, насмотрелись на окровавленные бинты и лоскуты, которые то и дело выносили из палаток санитары.
На дорогу нам выдали немного маргарина, объявив, что это на сегодня все, хлеба не будет. Да если бы и был, ничто в рот не лезло. Даже когда отошли от медсанбата, в ушах все звучало: "Сестра, пить…" А навстречу шли и шли раненые, некоторых несли на носилках или просто на руках.
Впереди гремела канонада. 55-я дивизия, в которую я был направлен в составе пополнения, продолжала начатое вчера наступление…