Его снова начал колотить озноб, при этом тело пылало жаром и ему не хватало воздуха. Он прислонился лбом к холодному окну.
— Тебе плохо, сынок? Гляди, как побледнел, — захлопотала возле него очередная соседка.
Снова старуха, уж не та ли? — со страхом подумал он, боясь, что какая-то из этих сердобольных вездесущих ведьм окажется-таки той, что забрала его покой, да и узнает его.
— Голова болит. Ничего, пройдет, — отмахнулся от нее и отвернулся к окну.
— Может, грипп у тебя? — допытывалась женщина. — Ты не шути, теперь грипповать опасно. Приедешь домой, сразу ложись в постель.
Видно, она еще что-то хотела сказать, но ему мешал ее дребезжащий голос.
— Ладно, спасибо, так и сделаю.
И чтобы окончательно отделаться от нее, он встал и вышел в проход. Продвинулся немного вперед, отвернулся спиной к тому ряду сидений, где только что сидел, и застыл, взявшись за верхние поручни. Старался вернуться к мыслям, от которых его оторвала дотошная доброжелательница.
— Оплачиваем проезд, молодой человек, — толкнула его в бок кондукторша.
— Я уже оплатил, — недоуменно буркнул он.
— Нет, вы посмотрите на него! — обратилась кондукторша к пассажирам. — Только что проход был свободен, а теперь он здесь стоит и заявляет, что оплатил проезд. — Женщина вошла в раж: — Покажи билет!
Он вынул смятый талон, показал.
— Где ты его взял? Это же старый билет! — заорала она. — Водитель, вызывай на следующую остановку милицию, тут пассажир буянит.
— Кто буянит, что вы городите? — залепетал он. — Я возле вон той старушки сидел. — Он показал туда, откуда минутой назад ушел. — Женщина, — обратился к старушке, — подтвердите, что я только что сидел возле вас.
Женщина плохо отреагировала на слово "старушка", она смерила его с ног до головы подозрительным взглядом.
— Сидел тут один, так он больной был, бледный. — И, повернувшись к кондукторше, добавила: — Вышел мой сосед, болеть домой пошел. А этого, с красной рожей, впервые вижу. У-у, боров! Еще врет…
Зверстра охватила паника. Милиция, разумеется, разберется в ситуации и ему бояться нечего, но очень нежелательно там рисоваться.
— Чем же мой билет старый? — миролюбиво заговорил он к тормошащей его кондукторше, улыбаясь как можно милее.
— Глянь, какие у меня номера идут, — она показала на блок талонов, который держала в руке.
Талоны в этом блоке имели одинаковую серию и отличались только номерами. Между номером его талона и тем, что был сверху на блоке, действительно, была большая разница.
— Так я же еду от самого центра! — нашелся Зверстр и обрадовался этому объяснению.
— Да я эти номера еще утром выдавала, — заорала она в ответ. — Ану плати, образина, за проезд, не то, еще штраф отвалишь!
Он молча протянул ей пятерку.
— Один билет без сдачи, пожалуйста, — снова выдавил из себя подобострастную улыбку.
— То-то, господин хороший, — она оторвала верхний талон, погасила его и, заговорщицки подмигнув, отдала, как он и сказал, без сдачи.
Он сравнил полученные талоны и понял, что перед этим она сама дала ему старый талон, который так и оставался непогашенным. Значит, ей при выходе этот талон вернул кто-то из пассажиров. «Я прав, сами они растят своих могильщиков. И меня они же вырастили. Так пусть получают».
Он видел, как выходила из вагона старуха, его соседка, которая затем не смогла или не захотела его узнать. Она коротко кивнула кондукторше на прощанье и быстро сунула ей в руку использованный талон. «Она принимает талоны от тех, кто часто с нею ездит, кого она знает» — сделал он вывод, но не успел сформулировать вопрос о том, зачем это нужно старухе, как тут же получил на него ответ. Кондукторша зазвенела мелочью, взяла с ладони какие-то копейки:
— Бабушка, — окликнула стоящую одной ногой на земле старуху. — У меня же для вас сдачи не было, помните? Возьмите теперь.
Старуха чинно приняла причитающуюся ей долю «прибыли». Троллейбус загрузился новыми пассажирами и, скрипя сочленениями, тронулся с места.
На следующей остановке Зверстру пора было выходить. Он подумал, что стоит улучить момент, когда его обидчица окажется возле двери, и тогда, перед выходом, прижать ее и принудить вернуть пятерку, «штраф». Но отбросил эту мысль. Хотя не потому, что добровольно его «уплатил», а чтобы не запомниться кондукторше лицом — береженного бог бережет.
Не запомниться, вовремя уйти, уклониться, стерпеть, не высовываться — такой образ жизни он сам избрал и был доволен им. Он все время жил в стороне от людей, как бы наблюдая за ними. Тогда он чувствовал себя, некоторым образом, сверхчеловеком. Ему казалось, что они копошатся в своей поганой, смердючей жизни, как навозные жуки в отхожей куче, не замечая в стороне от себя зорких глаз охотника. Он умел одним стремительным набегом вырвать из их рядов намеченную добычу и скрыться так же незаметно, как до этого наблюдал за ними.