Убить Зверстра

Фаина Филипповна, имевшая в юности крепкие нервы, а теперь — впечатлительная и ранимая, узнав о случившемся, пришла в ужас. Стресс был таким сильным, что у нее начались серьезные неприятности со здоровьем. В тот же день, когда по селу разнеслась весть о трагедии в доме Курносовых, у Фаины Филипповны начались боли внизу живота и ломота в пояснице — явные признаки подступающего выкидыша. Ее срочно отвезли в районную больницу на сохранение беременности, где она пробыла до декретного отпуска.

Перед выпиской чувствовала себя нормально и готовилась провести последние месяцы перед родами в милом безделье родительского дома и приятных заботах о себе. Однако перенесенное потрясение не прошло для нее даром, едва она вышла из-под наблюдения врачей, как у нее развились преждевременные роды. Через два часа после того, как «скорая помощь» доставила ее в роддом, 21 июня, в день летнего солнцестояния, она родила семимесячного мальчика (впоследствии с легкой руки журналистов получившего прозвище Зверстр — зверь-монстр).

В село она больше не вернулась. Муж передал ее квартиру колхозу и, насобирав с миру по нитке, где в долг, а где в виде родственной помощи, купил на окраине их районного центра Михайловки дом на три комнаты с верандой. На том само собой пришедшем решении они и остановились.

А что можно сказать о бывшем Хряке, а в браке — счастливом Хохнине? Он был отцом Зверстра и тем «заслужил» внимание к себе. Человеческие странности не обошли его стороной. Способный к учебе, любознательный, все схватывающий на лету, он тем не менее прошел в школе лишь курс неполного образования и дальше учиться не захотел. А так как в ту пору ему было всего пятнадцать лет и без паспорта его на работу нигде не брали, то он подался в колхозные конюхи.

Правда, в конюшне оставалось незначительное поголовье лошадей, и для ухода за ними достаточно было трех человек, ни на что другое не пригодных стариков, но в просьбе Ивану не отказали и взяли туда четвертым. Так и получилось, что дед Онисько и дед Карп фактически исполняли при лошадях обязанности ночных сторожей, за которыми закреплена была также уборка и чистка конюшни и стойла, а Иван да дед Феофан работали на выездах. При этом дед Феофан держал на контроле исправность сбруи и телег, всего ездового инвентаря, а Иван зато водил табуны в ночное, где лошади отъедались на целебных травах, дышали волей и спаривались.

Наверное, ночная романтика способствовала тому, что Иван стал спокойнее, сосредоточеннее и мечтательней. Он полюбил одиночество, мог часами сидеть где-нибудь на пригорке и наблюдать безмятежный мир. Окружающие чувствовали в нем невыговоренность, скрытую от постороннего ока жизнь. Им казалось, что Иван только делает вид, что принимает участие в разговорах, в работе, вообще, в жизни, а на самом деле его здесь как бы и нет вовсе.

За год, проведенный при лошадях, когда подоспел срок получения паспорта, он вытянулся, налился телом, похорошел лицом, обогнав своих сверстников и внешним видом, и силой. Стал отличаться от них неторопливой рассудительностью, приятной мужской обстоятельностью. Угловатая и нескладная его фигура выровнялась, волосы потемнели и закудрявились, глаза затянулись синим туманом, необыкновенно загадочным и притягательным.

Вопреки ожиданиям родителей и бывших учителей, Ваня, получив паспорт, из колхоза не ушел. И правильно, рассудили они. Все равно до наступления совершеннолетия на приличную работу не устроишься. А чем идти лишь бы куда, так лучше перебиться в колхозе среди своих.

Дожидаться совершеннолетия Иван не стал, взял да и загулял с бывалыми молодицами во всю прыть. И так ему это пришлось по вкусу, так соответствовало природной предназначенности, что в любви он проявлял небывалую фантазию, необузданность и неутомимость.

Пройдя практику у искушенных соблазнительниц, он быстро заскучал с ними. Приключения начали повторяться, больше не удивляя его ничем. Мужское начало, рано созревшее и развившееся до уровня искусства, требовало иного качества взаимоотношений. Больше не хотелось перенимать чужой опыт. Появилась потребность не удивляться, а удивлять; не брать, а отдавать; не учиться, а учить. Ваня сам стал соблазнителем, находя особое удовольствие не в раскованности партнерш, не в их всеопытности, а наоборот, в застенчивости, робости, но и в жажде первых ощущений. С удовольствием и энтузиазмом брался он покорять совершенно неприступных девушек. И странно, ему это удавалось без труда.

Подошел срок собираться на службу в армию, и Иван с облегчением вздохнул. Он привык к легким победам над слабым полом, научился без усилий отбиваться от назойливых вдовушек и разведенок. Как та, так и другая категория претенденток на особое внимание начали его раздражать, первые — уклончивым неумением, а вторые — настырным усердием.