Убить Зверстра

К тому же стал кумиром такой неординарной женщины, как Ясенева.

Дарья Петровна часто задумывалась, почему и за что любила своего Мастера. И в этих раскопках по собственным лабиринтам, сотканным из внешних восприятий, находила камешки, далеко не ценного качества, являющиеся укором ее безупречной совести. Кумир, начинала понимать она, — это лишь катализатор твоего внутреннего горения, невидимого полыхания того, кто сотворяет маленькое земное божество. А значит, в основе создания кумира лежит эгоистичное начало. По сути это есть лепка, ваяние, олицетворение в живом виде того непознанного и недостигнутого, что существует вне тебя, к чему ты хочешь приблизиться, что стараешься объять, осилить и впитать, сделав частицей своих материй. Кумир нужен лишь для того, чтобы расти и обогащаться самой, а вовсе не для отдачи ему накопившейся в тебе любви и нежности, благодарности и почтения. Конечно, конечно, желание поделиться собой присутствует в тебе и волнуют душу, но оно есть лишь неизбежные языки пламени, вырывающиеся из горнила, в котором ты выплавляешь собственное совершенство.

Попросту говоря, кумир — это впередибегущий. Заокеанские методики успеха воспитывают ненависть к кумиру как к сопернику, которого надо догнать, чтобы уничтожить. Она же изобрела свою философию: философию любви к соратнику, сотоварищу по делу. Согласно этой теории кумира надо любить, всепоглощающе и всеобъемлюще, стремиться к нему всем сердцем, воспарять на потоках своей страсти, чтобы соединиться с ним и умножиться в Духе. Если это возможно. Но это возможно лишь теоретически, а на практике превратиться в другого человека нельзя и, значит, вечным остается лишь плодоносящее соревнование. Она лелеяла в себе образ избранного однажды факелоносца, берегла его от собственных разочарований, и это придавало ей необходимый импульс жить и творить, подымаясь над суетой вокруг материального — смешной и пустой погоней за конфетными фантиками.

Понимал это и Павел Семенович, почему никогда и ни на один миг не поддался низменной ревности. Его жена больше хранила в сосуде души и естества теплого к своему кумиру, чем проявляла. Но уж если проявляла, значит, заходила в тупик или сбавляла скорость, а где-то и юзом шла в освоении новых познаний. Нуждаясь в помощи, которую в таких случаях только сама себе и могла оказать, она выплескивала из себя сокровенные эмоции, дабы получить дополнительное ускорение. Иногда же она переполнялась новыми знаниями прежде, чем успевала приготовить в себе для них закрома, и тогда расставалась с чем-то, чтобы вместить нажитое.

Ясенева, понимал ее муж, пробивала себе путь сквозь чащобы времени и отношений с людьми не с помощью топора, томагавков и мачете, а отважным пробегом между их колкими, ранящими ветвями. Поэтому и страдала, и болела. Но зато потом появлялись ее стихи и книги.

Дарья Петровна отдавала отчет, что является, практически, единственной, кто адекватно воспринимает своего кумира, видит множество его достоинств так отчетливо, что даже недостатки вписываются в их ряд. И тем стоит с ним на одном уровне. Ибо правильная оценка данности равна по ценности самой данности.

Скорее всего, он тоже знал, что его ум, характер, физическая сущность были лишены недостатков в традиционном понимании, что он представляет собой уникальное явление материального монизма: свет без тени, притяжение без отталкивания, тепло без холода. По сути, это являлось одним большим недостатком, означающим отсутствие в нем безусловных защитных рефлексов, что и восполнялось, может быть, могучим интеллектом и волевой регуляцией своей индивидуальности. Но это, как говорится, были его проблемы, для других же его особенность была безусловным благом. И поэтому он мечтал написать роман о цивилизации, в которой бы добру не противостояло зло, правде — ложь, рождению — смерть. Он искал принципы, на которых был бы построен именно такой миропорядок, часто обсуждал эту идею с Ясеневой, засыпал ее вопросами, произнося их злым, энергичным тоном. Злился оттого, что понимал: ответы она будет искать в нем самом, а его это смущало, сковывало, он не желал быть в центре ее интереса до такойстепени. Но и другого предложить не мог.

Потому что, разве возникает в человеческом уме понятие, не пропущенное через его восприятия? Чтобы понять горячее, надо его попробовать, почувствовать, обжечься. Точно так же, невозможно допустить существование чистого добра, чистого согласия, если не чувствовать этого в себе.