Убить зло

— Странно, что здесь не видно фиалок, — сказала она, озираясь. — Может, уже слишком поздно? Кажется, для них самое время. У нас дома есть один холм, который каждый год просто усыпан ими.

— Ты уже знаешь, когда уезжаешь?

— Девятнадцатого июня, со среды, ровно через две недели. Я рада уехать, но буду скучать без тебя. Я провела в Кливленде уже две зимы, и все были очень милы ко мне, но мне никто не нравился так, как ты.

Ты встал со своего импровизированного сиденья и опустился на колени, чтобы налить ей кофе. Она наклонилась вперед, подставив чашку, и ее лицо оказалось совсем рядом, и ты немного повернул голову и поцеловал ее в губы. Она быстро, но полностью приняла твой поцелуй, затем совсем не испуганно отпрянула и тихо сказала:

— Ты льешь кофе мимо.

Так оно и было; тонкая струйка кофе лилась прямо на носки твоих башмаков. Поставить термос на траву и обнять ее, чего тебе страстно хотелось, было слишком сложно. Ты наполнил чашку и протянул ей.

— Меня впервые поцеловали, — прошептала она.

— Не может быть!

— Правда. — Ее серьезные серые глаза чуть насмешливо блеснули. — Хотя если честно, то это первый раз, когда кому-то захотелось меня поцеловать.

— А твои братья и отец?

— А, они, конечно, целовали, в щеку.

— Но не хочешь же ты сказать… Должно быть, ребята…

Она засмеялась:

В школе один мальчик попытался меня поцеловать, но я так быстро отвернулась, что моя заколка оцарапала ему щеку. Он подумал, что я это сделала нарочно.

— А тебе понравилось, что я поцеловал тебя?

Она, не отвечая, отпила кофе.

— Люси, тебе понравился мой поцелуй?

— Да, понравился. — Затем торопливо добавила, когда ты придвинулся и наклонился: — Только сейчас больше этого не делай. Наверное, мне нравится, чтобы меня целовали. Я часто думала, поцелуешь ли ты меня. Знаю, это мне нравится, и ты мне не безразличен.

Она взяла твою руку в свои, крепко сжала ее и, прежде чем ты сообразил, что она собирается сделать, подняла ее и прижала к своим губам. Затем она вскочила, смеясь, и задорно пригласила поймать ее, зная, что ты не сможешь. Тем не менее ты бросился за ней и, когда, споткнувшись об упавшую ветку, рухнул на землю, отказался от своей попытки и вернулся к уже остывшему кофе.

Через неделю вы снова поехали за город, но почти весь день лил дождь, и наконец вы, промокшие, продрогшие и голодные, вернулись в гостиницу за окраиной города. Люси, казалось, все было нипочем, но ты очень расстроился и, когда она спросила, в чем дело, мрачно заметил, что теперь осталось чуть больше недели до ее отъезда и что тебе будет одиноко без нее.

— Одиноко! — воскликнула она. — Да у тебя здесь столько друзей!

— У меня нет ни одного настоящего друга, за исключением тебя.

Она молчала и смотрела тем странным взглядом, который, ничего не говоря, выражал очень многое.

— А куда ты поедешь летом? — внезапно спросила она.

Ты важно ответил, что должен работать.

— У тебя не будет отпуска?

— Ну, может, съезжу домой на недельку. Могу взять и месяц, но там нечего делать. Могу отправиться в Нью-Йорк, я там никогда не был.

Снова задумчивое молчание. Наконец она сказала:

— А хочешь поехать к нам домой? Там летом здорово. Я научу тебя доить корову и дам тебе покататься на Беби.

Это было удивительно, мысль об этом не приходила тебе в голову даже в самых буйных фантазиях, но сейчас, когда она сама сказала об этом, все казалось естественным и очевидным.

— Но я не могу, — возразил я. — Твои родители никогда не слышали обо мне. Мой приезд покажется им странным, верно?

— О, я давно рассказала им о тебе. Да и все равно, это не имеет значения. Там никого не будет, кроме мамы с папой и Джима. Они с удовольствием встретят тебя.

— Не знаю, — с сомнением сказал ты. — Может, тебе стоит написать отцу, чтобы убедиться, что они не станут возражать против моего приезда.

Ты знал, что поедешь. Одной мысли, что ты будешь с Люси, было достаточно. Сейчас ты ясно видишь: здесь все было настоящим с начала до конца. Она — единственный человек, который не нуждался ни в чьих оправданиях. То, что она делала или говорила, не имело ни малейшего значения по сравнению с живым фактом ее бытия. Ты не можешь сейчас сказать, какие платья она надевала по разным поводам и даже какого они были цвета; вероятно, ты не мог бы этого сказать и сразу после вашего расставания, хотя обычно обращал внимание на одежду женщин и можешь припомнить бесчисленные платья Эрмы, Джейн, Миллисент, даже некоторые из туалетов миссис Дэвис, которые она носила двадцать пять лет назад — особенно то платье из переливчатого шелка, которое ты однажды неосторожно порвал, и она заплакала, а потом хохотала, глядя, как ты пытаешься его зашить. Что же носила Люси? На ней всегда были шляпы с большими полями, но тогда их носили все. Ты не помнишь, как она одевалась на танцы. Ты даже не помнишь, в каком она была платье, когда сбросила его, в тот замечательный день…

Разумеется, все это говорит о тебе и ничего о Люси.