Убить ворона

– Ползите в дом, но так, чтобы ноздря в ноздрю, – и мне стало странно, что я совсем недавно скрывался от них по всяким закоулкам.

В доме я устроил им экскурсию: показал остальных товарищей. Они изменились. Побелели, что ли. На них я смотрел спокойно, с легкой брезгливостью, а вот вид «мамочки» вызвал во мне тошноту и сильную слезную дрожь. Я вытащил из шкафа две подушки и приказал гадам накрыть ими головы.

– Да ты что… в натуре… бля… Не надо… Бля… Не убивай, пожалуйста… Давай забудем… – завопил один. Другой просто как-то задергался и загыкал.

– Да не бойтесь вы. Вы мне понравились. Не хочу я вас убивать. Попугаю и отпущу, – плел я какую-то околесицу. – Не шевелись, мне так неудобно, – сказал я, приставляя дуло к подушке того, что вопил.

– Да, пацан… правда… я тебя уважаю… ты молодец… Может, мы с тобой друганами… – Глухой выстрел навсегда заставил его молчать.

Второй даже на пару секунд перестал гыкать. Он лежал так же, накрыв голову подушкой и вцепившись в нее своими здоровенными пальцами. Помолчав, он в том же самом ритме, что и прежде, продолжил свое гыканье: «гы… гы… гы…». Убивать его было неприятно. Ткнув в его подушку еще теплую от первого выстрела дуру, я чуть помедлил. Вот, честно говорю, этого убивать не хотел. Чуть его не отпустил. Только почему-то, решив оставить его в живых, я нажал спусковой крючок. Гыканье прекратилось.

Шестой гад сдох через полчаса после первого. Время я знал по «мамочкиным» часам. Она мне их подарила накануне. Я их приметил в одном магазинчике, хотел стырить, а она их купила, боялась, что меня поймают…

Вот так. Ну, потом я обшарил карманы у дохлых бегемотов, собрал приличную сумму. Только в бардачке оказалось полторы тысячи рублей. Вы помните, какие это были деньжищи. А потом облил дом бензином, который слил из «вазика», и поджег. Через старые пустые сараи выбрался на проезжую дорогу, по которой только начали движение машины, дошел до вокзала и купил билет в Москву. Часа три прождал поезд, размышляя о том, правильно ли я сделал, бросив ружья в огонь, и о том, какая я сволочь, что не похоронил Ингу.

Молва об этих событиях догнала меня. В поезде многие рассказывали, кто что слышал, о пожаре в маленьком домике в больших лопухах.

Когда Чиркова увели, следователь Болотов еще долго сидел, курил сигарету за сигаретой и думал… Думал не о деле, не о Чиркове, не об Инге с бандитами, а так… бог весть о чем. Все как-то смешалось перед его духовным взором, и не сразу ему удалось взять себя в руки и вернуться в свой благополучный дом, к доброй и любящей жене Ангелине.

И главное – ведь ничего, ничего Чирков не сообщил нужного, так желанного Болотову. Павел сидел, раздавленный повестью Чиркова, его голос все еще звучал в ушах, а между тем следствие простаивало. Прибавлялся материал, Чирков с легкостью подписывал протоколы, но куда это все катилось? Куда?

Павел вздохнул и стал собираться. Сегодня был короткий день, ему надо было еще купить подарок младшему ко дню рождения. Обычно чадолюбивый Павел всегда заранее готовился к семейным праздникам, но на этот раз что-то подзабыл, спохватился только сегодня.

Он вышел на заснеженную улицу, пошел дворами к Бутырскому валу.

– Топор, топор, сиди, как вор, и не выглядывай во двор, – услышал он детский голос и смех.

Он оглянулся, но никого не увидел.

– Кто по городу не ходит, тот еще три кона водит!… – услышал он опять за спиной.

«Да– да, -подумал он про себя, на свой лад истолковав детский стишок, – пора брать инициативу. Эдак он меня совсем запутает. Следующий раз – никаких сказок. Имена, места, даты, сообщники. Да-да, пора». И Болотов, скрипя ботинками по заснеженной улице, пошел покупать сыну подарок.

На душе было вовсе не празднично.

Глава 21. ПОСЛЕДНИЙ КРИК

Вагончики МЧС, раскинутые цыганским табором по всему периметру бывшего стадиона, замыкали последнюю линию ограждения «мертвой зоны». С одной стороны, это хоть как-то предохраняло отдыхавших в них работников от копоти и пепла, но с другой – создавало просто вавилонское столпотворение. Казалось, сюда, на место происшествия, каждый день сбегался весь город. Впрочем, куда же этим несчастным оставалось податься? Здесь обрывалась та единственная ниточка, которая еще хоть как-то связывала многих со своими ушедшими близкими. Здесь убитые горем родственники обменивались своим отчаянием, не боясь кого-то «нагрузить», здесь они могли плакать, стенать, устраивать истерики и жалеть соседа, которому еще хуже, чем тебе. Этот страшный котлован отныне становился «черной дырой», которая засасывала тех, кто так или иначе был причастен к трагедии. Они проводили здесь на безжалостном морозе и ночи, не умея успокоиться и заснуть, в сотый раз в деталях вспоминая тот день, когда они успели бы еще остановить своего сына, мужа, брата, сестру от рокового шага. И именно здесь, у этого проклятого места, они силились понять жестокие, необъяснимые законы бытия.

«Куда же им еще идти?» Турецкий шел к ближайшему вагончику.