Убить ворона

Так вот, когда мне исполнилось восемнадцать, я стал ныкаться от армии. Колесил по РСФСР. Карту узнал хорошо, все ее изгибики были как родные – представлял, что ее границы из того же железобетона, что забор вокруг интерната. Так мне было покомфортнее. Благодаря этому везде чувствовал себя как дома. Был в Астрахани, в Ленинграде, исколесил Заонежье, побывал даже в Красноярске и в тех городах, что к нему на пути. И все это меньше чем за год. Я нигде дольше месяца не останавливался. Разве только в Заонежье, в заброшенной деревушке возле Кижей. Это были исключительные два месяца. За это время копейки не украл, колбасы не стащил ни палки, хоть и валом было туристов, – палатки расставят, барахло разбросают, бери – не хочу. Они меня сами прикармливали, за местного принимали. Сейчас я и вспомнить не могу, почему вообще оттуда свалил. Кажется, просто затосковал.

Короче, последнее место, в котором я остановился перед Москвой, был город Энгельс. Именно там я встретил долгожданную «мамочку» и там же ее потерял. А с ней прощаясь, положил первых своих шесть человечков. Сейчас я многих и не упомню, кого прикончил, но этих-то… Первые покойнички незабываемы, как и первая «мамочка»…

«Мамочку» звали Ингой, работала в магазине молочном – молочницей. Это для «мамочки» идеальная профессия – от нее постоянно пахло молоком. Познакомились мы с ней, понятно, в магазине. Я у нее молоко покупал, она мне – продавала. Я молоко приобретал не спеша, даже как-то нежно, если понятно, о чем я говорю. Смотрел как будто на прилавок, а как будто и на нее; вроде бы спрашивал ее о свежести сметаны, а вроде как ей комплимент отвешивал. Это понятно?… Вот. Ну и она конечно же тоже вроде бы так, а вроде и сяк… Ну, в общем, так-сяк – и поселился я у нее… Родители ее жили в деревне, а она работала в Энгельсе, снимала домик, развалюшку деревянную на вымершей окраине. Вокруг дома еще лопухи росли – громадные.

Инга была старше меня на два года, и в отличие от меня я у нее был не первый. Далеко не первый, как дальше ясно станет.

О первых днях в ее домушке мне до сих пор сны снятся. Это лучшие ночи, когда мне про нее сны снятся. Может быть, я и не любил ее вовсе, не знаю, может быть, просто любил с ней кувыркаться в пуховых крахмалах… Да нет, любил. Точно, любил. Да у вас должно быть в приметах: на запястье правой руки вытатуировано имя: Инга.

В общем, время с ней проходило весело. Воровал я не часто, а в городе вовсе не воровал. Ходил по ближним поселкам. Она раз в неделю покидала меня, по средам. Уезжала, как она мне говорила, к подружкам, в районный центр. Она там, мол, подрабатывала в ночную смену на какой-то фабрике. Меня это ничуть не смущало. Тем более что я мог и сам поработать в это время. Так вот и жил и прожили счастливо почти месяц.

Вдруг в один прекрасный день, не в среду, эти подружки сами явились. Их у нее оказалось немало – шесть человек, а главное – все мужики, да еще с огромными харями. Я думаю, что моя сегодняшняя физиономия ни в какие счеты не идет с ихними.

Все было так. Я возвращался с промысла часов в одиннадцать вечера, устал порядком, ни о чем другом не думал, как только «мамочке» в подмышку уткнуться. Подойдя к дому, приметил старенький «вазик», рядом стоял еще один – поновее. Вот как чувствовал, что это к нам, к Инге то бишь, какие-то непрошеные гости пожаловали.

Проходя мимо второй машины, я увидел два ствола на заднем сиденье – охотничьих, с пудовыми прикладами. Я, как человек не то чтобы наученный, но осторожный, решил прежде заглянуть в окошко. Домик одноэтажный, время позднее. И то, что я увидел, едва не убило меня. Нет, серьезно – чуть сердце не выскочило. На кухне сидели трое, над чем-то смеялись – я не прислушивался. А в спальне – тоже трое… с Ингой… Ну, понятно, что они делали… Хотя нет, вам непонятно. Но рассказывать подробнее я не буду. Скажу только, что насилия более грязного, более жестокого я не видел. Я хотел закричать, выбить стекло, но у меня перехватило дыхание, и я упал – как подкосило. Впечатлительный был… Странно, что вообще не умер. Когда в себя пришел – вновь посмотрел в окошко, – Инга была мертва. Рядом лежал здоровенный кухонный нож, которым они ее зарезали, – я украл его из хозяйственного магазина. У «мамочки» ни точила ни острого ножа в доме не было.

Я вообще, правда, очень впечатлительный был. Вид крови на содранной коленке меня едва до судорог не доводил. Таким я был восемнадцать лет – до того дня, как не стало моей «мамочки».

Я дрожал всем телом. Самая страшная мысль, что приходила мне в голову, – так это то, что гады уехали. Конечно, я бы все равно нашел их. Но мне казалось, что они должны умереть немедленно, что они не должны больше прожить ни минуты.