Убить ворона

– Меня интересует, что вы, Алексей Сергеевич, думаете о причинах катастрофы.

– Я ничего не думаю. «Антеи», без преувеличения, – гордость нашей авиации. Можете себе представить, буквально в один миг отказали три мотора сразу. Что тут можно думать? Такого просто не бывает. Сумасшествие какое-то. В самолете столько степеней защиты, что просто в голове не укладывается, как возможна такая ситуация. – Лебедев закурил новую сигарету, оставив непогашенной прежнюю.

– Мне нужны документы таможенного досмотра, копии контрактов на поставку самолетов «Су» в Индию.

– Таможня проходила, как обычно, часов пять, потом отсеки закрыли, опечатали. Ничего подозрительного. Вы же знаете, они осматривают каждую щель, каждую деталь. С документами вы можете ознакомиться в установленном порядке. Они сейчас, кстати, находятся в комиссии.

Директор не выдержал и открыл окно. Морозный воздух клубами пара повалил в кабинет. Лебедев с облегчением глубоко вздохнул.

Когда Турецкий выходил из кабинета, то посетители, сидящие под картинками, изображающими курортные, фривольные пейзажи, встрепенулись. Секретарши Нади на своем посту не было. Только у окна стояла, опустив плечи и наклонив голову, длинноволосая девушка. Она резко обернулась на хлопок двери, и Турецкому показалось, что в ее глазах блеснула прозрачная горошина слезы. «Красивая… Но какой колкий пронизывающий взгляд, – Александр даже вздрогнул, – наверное, в Сибири, в отдаленных районах, еще водятся Снежные королевы».

Глава 18. ОТЛИЧНИК И ДВОЕЧНИК

Внешний вид Болотова, его самочувствие и эти бессонные ночи, которые следователь проводил у холодильника с книжкой и тетрадками, последнее время очень заботили его жену Ангелину. Не выспавшийся Болотов возвращался с работы нервный, раздосадованный, рассеянно гладил детей и собаку, отвечал невпопад. Геля чувствовала, что у мужа какие-то нелады на службе, но остерегалась спрашивать. Все чаще она замечала на его открытом, добром лице выражение затаенной печали и прежде непривычной задумчивости.

Встречи с Чирковым выводили Павла из состояния душевного равновесия. Разноречивые чувства смешивались в простой и непривычной к сильным потрясениям душе Павла. То ему казалось, что Чирков смеется над ним, даже презирает его, и Болотов отвечал на это мелочной ненавистью. В иных случаях ему казалось, что Чирков пусть отрицательный, но все же герой из его юношеских мечтаний, и Павел едва ли не боготворил его, принимался слушать с вниманием и восхищением, как школьник, чтобы в самый неожиданный момент услышать от своего почти кумира развязную дерзость.

Как– то не задавались допросы. В течение всего диалога Павел чувствовал себя приподнято, даже окрыленно, с оживлением шутил, язвил, увлекался рассказами Чирка. Но всякий раз к концу приходил в состояние горестного недоумения и даже изнеможения. Никак не удавалось выйти на собственно дело -Чирков охотно рассказывал, но главное всегда ускользало. В конечном итоге дело грозило обернуться пухлыми томами, из которых ничего нельзя было извлечь, кроме факта несомненной виновности подследственного. Чиркову светила «вышка» – но не для этого Болотов просиживал с ним за разговорами в Бутырской тюрьме. Понятно было, что только за убийство Крайнего – последнее убийство Чиркова – его уже приговорили бы к высшей мере наказания, будь у него даже самый умелый адвокат. Но главным-то было то, что Чирков был вовлечен в громадную сеть организованного преступного мира России, это был один из его краеугольных камней, узел в паутине, от которого шли нити во многие криминальные структуры общества. Но ни распутать, ни разрубить этот узел Болотову оказывалось не по силам. Чиркову удавалось кружить следствие, создавая образ бандита-одиночки, едва ли не маньяка с искривленным пониманием мира, а все его связи, его главные, магистральные дела оказывались в тени – наружу всплывало что-то несущественное, продиктованное личными мотивами, неудачами его жизни, несчастным воспитанием. В целом могла получиться сиротская повесть в духе Чарлза Диккенса, над которой пожилые дамы могли оросить платок сострадательной слезой.

Особенно выбил Болотова из колеи последний допрос, когда Чирков рассказал наконец о своем первом – жестоком и кровавом убийстве. Ему давно уже пора было приступить к вещам более существенным, чем разграбление ларьков и уничтожение животных, и вот он рассказал Болотову скорбную повесть своей юности, из которой дальнейшему следствию не могло ничего пригодиться.

Разговор не клеился. Болотов пытался крутить Чиркова и так и эдак, взялся что-то сбивчиво рассказывать про себя, от смущения выболтал, что всегда хотел учиться играть на скрипке, а родители вместо этого отдали его в школу самбо.