Убить Скорпиона

— Заткнитесь, вы! Ублюдки… Не вашими языками… Сержант, заткни им глотки! Или тоже?.. Все подонки. И майор подонок, и ты, сержант, подонок! Слушаешь, слюни глотаешь, истекая животной мерзостью. Один меньше, другой больше, но все мы гады…

Скорпион не кричал. С болезненным остервенением, медленно, словно глотая сухие непережеванные комья земли, выговаривал он слова, по искореженному судорогой лицу бегали нервные мышцы, а из перекошенных глаз падали крупные капли и, казалось, слышны были их удары о камень.

— Господи! Сука, если ты есть, Господи! Дай мне прожить эти годы и вернуться в чистый мир! Дай! Дай! Падла я, Господи! Падла пропащая! Дай подняться! Очиститься дай… От мерзости уведи, дай светлой смертью загнуться, а не в дерьме и блевотине душевной! Дай, милый Господи! Почему ты раньше не отнял у меня разум и позволил испакостить себя? Буду! Буду землю есть… Уничтожь меня, стерву! Зачем ты…

Захлебываясь, задыхаясь и давясь рыданиями, Скорпион упал вниз лицом, катаясь по земле и зажимая уши ладонями. Неразборчивые бормотания или прерывистый хриплый вой еще некоторое время глухо вырывались у него из раскрытого рта.

Все притихли. «Молитва» Скорпиона по «сценарию» не предполагалась, он о ней вчера и не заикался: условились завести сержанта «за бабу» и посмотреть, что у него за нервы. Если сержант психанет — прекратить и, может, попросить прощения — Скорпион походя должен был придумать концовку. Истерика Скорпиона была неожиданностью для сообщников. Они сами были неплохими мастерами психических сеансов, рассчитанных на простачков: незаметно вскрыть капилляр и пустить кровавую пену, гулко биться головой о стену, сопровождая свои действия истерическим смехом — это азы, этим в колонии никого не удивишь. Скорпион без дешевых эффектов достойно сыграл свою партию, похоже было, что человек испытывал самые настоящие душевные страдания от несуразно сложившейся жизни. Испытав нечто подобное очищению от скверны, Скорпион утих, привстал, ни на кого не глядя, взял из-за уха у Щуплого сигарету, прикурил и закашлялся то ли от непривычки, то ли от судорожной затяжки.

— Извини, начальник! — сказал он немного погодя. — Нервы сдали. Ослаб. А вы — это относилось к дружкам — в зоне не разводите базара о том, что я слюни пускал тут. Считайте, что не было этого. Мне еще до звонка долго ждать, выдержать надо, пакость с себя смыть. Попрошусь завтра параши чистить, а то эта идиллия до петли доведет…

Из штольни вернулся солдат, сказал, что она длинная: со множеством ответвлений, а в самом конце — завал.

— Щель узкая, я дальше не пошел, но посветил фонарем — кажется, все! — очень уж глубоко забрался.

— Едут! — сказал кто-то.

По кромке усохшей травы и песка, по верхней черте приливов пологого берега двигалась пестрая легковая машина, поблескивая стеклами и остатками никеля. Издалека и слегка сверху казалось, что это ползет божья коровка, натыкаясь на невидимые отсюда преграды, сворачивает то влево, то вправо, а иногда подаваясь назад и вновь устремляясь вперед. И ничего не было бы удивительного, если бы эта неторопливая букашка растопорщила жесткие крылышки и взлетела бы. Но вот она подползла ближе и потеряла сходство с божьей коровкой, разъяренно урча, вползла на подъем и остановилась в сотне метров. Из нее вышло небесное создание. Что-то сказав майору, женщина поспешно пошла к штольне. Машина, описав дугу, на повышенной скорости покатилась вниз, бросая из стороны в сторону заднюю часть на неровностях. Лихо скатившись вниз, майор прибавил газу и помчался вдоль берега, поднимая веер песчинок.

— Начальник! Мне бы… это… — один из заключенных встал, держась за живот, — антипоесть и антипопить. Баланда сегодня была малость того… жидковата…

«Неужели — сейчас? — сержант оценил обстановку. — Непохоже».

— У кого еще пищеварение нарушилось? — спросил он.

Назвался еще один.

— Проводи их вон туда, — показал сержант солдату.

— Я опоздала, — женщина остановилась около сержанта, продвинувшегося на несколько шагов ей навстречу, — мне радиометр чинили, отказал почему-то. Сегодня досмотрим последнюю штольню и на этом закончим. Она, оказывается, самая большая, но надо успеть, потому что я сегодня улетаю.

Она была возбуждена, возможно, обрадована чем-то. Но ее радость — только ее радость. И зачем она говорит, что майор обещал радировать в часть, в штаб части, а те позвонят в ее учреждение и за нею пришлют вертолет? Для нее это радость, но других это не касается. Она улетит. Все правильно. Иного быть не может. Так должно быть. И все равно мысль эта пришла, как неожиданность. Опомнись, сержант! Скорпион слышал, о чем говорила женщина. По лицу его скользнула судорога, скрыть которую Скорпион не сумел, и он отвернулся.

— А чего мы теперь ждем? Пойдемте?

— Сейчас…

Что ей сказать? Она стояла перед ним очень близко, ни разу так близко она не была. Он почувствовал страх и растерянность. Но собрался, как будто оторвал от себя что-то.

— Сейчас… — повторил он. — Вы пойдете за мной.