Убить президента

– С-с-с-пасибо, Павел Семенович, – произнес он свистящим шепотом. Царапина на его лбу побагровела. – Я умею ценить доброту.

– Рад был помочь, – уставным голосом ответил я. – Разве мы можем терпеть, когда самозванцы пытаются бросить тень на наши славные дела?!

Последних моих слов Митрофанов явно не слышал. С перекошенной физиономией он отбежал к группе своих охранцев и принялся, ругаясь, отдавать какие-то распоряжения.

Я почувствовал себя отмщенным. Соколы мои, издали наблюдая за нашим поединком, встретили меня бурными возгласами, когда я присоединился к ним. Никто ничего не понял, но все заметили, как их хозяин уел Митрофанова.

Поручив работу в Большом соколам из группы Антонова и объяснив тому задачу, я вышел через служебный вход. Мои парни следовали за мной, радостно посмеиваясь на ходу.

Возле служебного входа прогуливался, бросая взгляды на автомобили и группы дежурных соколов, какой-то амбал под два метра ростом. Вел он себя довольно мирно, но береженого Бог бережет.

– Что вы тут делаете? Ваши документы? – спросил я, делая знак соколам. Мои мальчики сразу же взяли амбала в плотное кольцо.

Тот нисколько не испугался.

– Я есть иностранный дипломат, – твердо сказал амбал, доставая паспорт. – Российську мову не розумию.

Судя по документам, это и вправду был дипломат – атташе по культуре посольства Республики Украина.

Скорее всего, хохол разбирался в культуре так же, как я или Мосин, и был из посольской Безпеки, что-то здесь вынюхивая. Однако формального повода задержать его у меня не было.

– Значит, не розмовляете? – спросил я, возвращая атташе его документы. – Може розумиете, тильки трохи?

Лицо атташе приняло официальную мину.

– Абсолютно, – нагло ответил он. – Неспособный я к языкам.

Taken: , 1

Глава 55 ДРОЗДОВ

Я отключил все телефоны, кроме спецсвязи, чтобы хорошенько собраться с мыслями. Первый раз в жизни все было непонятно – все, от начала до конца. Понятно было в Афгане. Плохо, но ясно: здесь свои, здесь чужие, посередине «зеленка». Приказы были подлые, но тоже ясные – морщимся, но выполняем. Жизнь тогда была простая, как партия в шахматы: черные ходят так, белые эдак. Джамаль берет наших заложников, мы сжигаем три его кишлака. Или мы захватываем его караван – Джамаль нападает на наши патрули. В Афгане я убедился, что все разговоры про азиатское коварство и про «Восток – дело тонкое» – бред спецов из дипломатических академий. У Джамаля коварства было не больше, чем у меня. Просто на каждый ход каждой стороны следовал ответ. Если ходы были подлые, ответы были такие же подлые. Если мы шли на уступки – та сторона делала то же самое. Иногда в Афгане мне казалось, что я воюю с зеркалом. И что там, на другой стороне, сидит полковник Дроздов, только в чалме, и повторяет все мои жесты. Иногда мне чудилось, что всю войну можно прекратить за двадцать четыре часа. Разъехаться в разные стороны, и все бы улеглось само собой. Однако мы с Джамалем на черно-белой доске были только фигурами, а не игроками. У него был совет полевых командиров, у меня – Генштаб и Политбюро…

Я машинально помассировал плечо. Афганская рана давно не болела, но вспоминал я о ней часто. След от воспоминаний был более заметен, чем след от пули.

В августе и в октябре понятно было не все, но многое. Приказы батьки Язова нужно было исполнять, но можно было не торопиться. Стрелять таманцам не хотелось, и мне тем более. Путч этот мог и должен был прекратиться без применения оружия. Какая-то из сторон должна была уступить, и не в наших правилах было торопить события. В августе я стоял на окружной дороге и покуривал перед толпой промокших демократов, построивших на шоссе свои смешные баррикады. Сигарета то и дело намокала и гасла, и я зажигал новую. Если бы не проливной дождь, наше стояние на дороге было бы даже приятным. Мокрые демократы на пути были хорошим поводом, чтобы не двигаться с места. Поводом, а не причиной – но им это знать было не обязательно. Мокрые демократы были злы и решительны. Толстая дама, кидавшая мне в лицо обрывки какой-то бумаги, кажется, твердо намеревалась лечь под танк. По-моему, она даже не представляла себе, что это удовольствие ниже среднего. Если не верит, пусть спросит у Джамаля.

В том августе был еще жив Игорь, и еще не ушел из дому…

Отставить, приказал я сам себе. Тебе еще предстоит сегодня Солнцевское кладбище, а пока отставить. В таком состоянии ты не то что танками, детскими самокатами не сможешь командовать. Вчера ты и так поймал жалостливый взгляд адъютанта, когда он глядел на твои руки с планшетом. Эти трясущиеся руки хороши были в том давнем августе, и не у тебя.

Если тебя начинают жалеть твои адъютанты, надо срочно подавать в отставку или стреляться.

Я внимательно посмотрел на свои руки, держа ладони перед собой. Нет, теперь все было в порядке. Во всяком случае, по рукам генерала Дроздова не должно быть видно, что он чувствует.