Убить после смерти

— Вообще не ходил, — наткнувшись на непонимающий взгляд, незнакомец спохватился. — В смысле зимой меня здесь не было. Его неприкрытая робость помогла Ксюше обрести прежнюю, снисходительную интонацию.

— Тебя как зовут-то? — Анхель.

— Как? — она поразилась. И диковинному имени. И тому, что необычное имя в самом деле идеально шло ему. — Болгарин, что ли? — Могу и болгарином.

Ксюша нахмурилась.

— Вот что, Анхель. Я понимаю, ты хочешь мне понравиться. Но передо мной каждый день столько остряков-самоучек проходит, что уже аллергия. Поэтому давай договоримся: если острить не умеешь, то и не пытайся. Будь собой. Лады?

— Лады, — согласился он безропотно. Вновь прильнул лицом к цветам. — И скажи на милость, что ты там всё вынюхиваешь? Анхель поспешно протянул букетик Ксюше:

— Это мимоза, правда?

— А что же еще?

— Какой чудный запах. Густейший.

— Обычный. Кстати, ты руки испачкал. Очисти.

— Как?

— Снегом!

— Снегом? — Анхель боязливо погрузил ладони в колючий сугроб, но тут же выдернул и принялся разглядывать пальцы.

— Что теперь? — съязвила Ксюша. — Холодный. И колется, — с совершенно детским удивлением он продемонстрировал ей покрасневшие фаланги. — Эка невидаль. Ты что, в своей Болгарии снега не видал? — фыркнула Ксюша, начиная раздражаться от этой неуместной восторженности. — Видел, конечно. Только не на ощупь.

Она лишь головой повела. Кажется, начиная привыкать к его чудачествам. Угадав в ней раздражение, Анхель поймал ее ладошку, озабоченно заглянул сверху вниз: — Тебе очень плохо?

— Мне?! Вот еще! — Ксюша надменно хохотнула. Что-то запершило в горле. — Да! Представь себе, мне плохо, — ненавидя себя за слабость, призналась она. — Мне безобразно плохо. Уже давно. Только никому не говорю.

— Так выговорись. Будет легче, — участливо предложил Анхель.

— Размечтался. Еще один утешитель на мою голову, — взбрыкнула Ксюшина гордость — в последнем усилии. Но, заглянув в сострадающие, тоскующие от ее боли глазищи, Ксюша поняла, что поток чувств, зажатых в кулак обид и ночных рыданий вот-вот хлынет наружу. Так было, когда она переболела гайморитом. Боясь врачей, долго мучилась, терпела. Наконец решилась. И после непереносимой, сверлящей боли вдруг прорвало, и скопившаяся слизь полилась в подставленный тазик.

— Что ж! Считай, сам нарвался, — для очистки совести пробормотала она. Следующие полтора часа Ксюша шла по вечерней Калуге, заботливо поддерживаемая под локоток, и говорила без передыху. О любви к Павлу, которого встретила восемнадцатилетней девочкой и, как умела, оберегала от несчастья. Обо всём, что случилось с Павлом и его друзьями, — как она это понимала. О его измене и своей боли. О его гибели. И главное — об отчаянной, старящей безысходности последних лет, когда не живешь, а доживаешь.

Говорила, боясь сбиться. Захлебываясь от избытка того, о чем хотелось рассказать, и оттого сбиваясь. Не умея точно выразить свои ощущения и сердясь на себя за это. То и дело она косилась на внимающего ей спутника и не могла избавиться от болезненного ощущения, будто то заветное, чем она делится, во всяком случае о себе и Павле, откуда-то знакомо ему. И все-таки это ему интересно. Больше того, исходящая из нее боль будто впитывалась им.

Наконец, она замолчала, с радостным изумлением ощущая в себе звонкую опустошенность. Прежняя жизнь, которой она все эти годы невольно продолжала жить, и которая не пускала ее в новую, нынешнюю, ушла в воспоминания. Гной вытек. Она словно сдала собственное мучение на хранение другому.

— Вот видишь, просил поделиться. И — схлопотал, — с благодарностью пробормотала Ксюша. Она огляделась и обнаружила себя стоящей подле своего пристанища в глуши Заречья.

— Как мы здесь оказались? — поразилась Ксюша.

— Мы шли. — Но почему здесь? — Ты привела.

— Я тебя никуда не вела! — к ней разом вернулась прежняя подозрительность, еще более усилившаяся при воспоминании о том, с какой легкостью она безоглядно, до неприличия раскрылась совершенно чужому человеку. Кровь бросилась в лицо. — Как ты узнал мой адрес? Только не юли. Выследил?

— Да, — сокрушенно признался он.

Губы Ксюши побелели в недобром предчувствии. Время от времени то в магазине, то возле очередного Ксюшиного прибежища объявлялись мальчики Голутвина, присматривались, прислушивались. Явно вынюхивали, не разбогатела ли внезапно бедная вдова. Увы им!

— Значит, следил за мной? Тебя подослали, да? Я-то, хороша дура. Раззюзилась тут. Как же! Состарадатель объявился. А это всего-навсего очередной голутвинский ублюдок! Никак не успокоитесь? Всё ищете пропажу? Шесть лет прошло, и всё ищете. Да неужто, если б хоть что-то осталось, я б в этой дыре кандыбалась? Неужто?!.. Уж убейте разом, что ли? — Ксюшенька! Что ты? Как подумала? — сбивчиво залепетал Анхель. — Я наоборот…Друг Павла. — Кто?! — поразилась Ксюша. Всех друзей покойного мужа она знала наперечет.

— Только не местный. Из Туапсе, — поспешно поправился он. — Знаю его с рождения. — С рождения? Вы знакомы с рождения?!

— Во всяком случае я с ним.

Ксюша зло расхохоталась: