Убить пересмешника

В нашу сторону шла негритянка, за ее руку цеплялся маленький мальчик. Мне показалось – настоящий негритенок, совсем шоколадный, ноздри широкие, и зубы сверкают. Он каждую минуту начинал весело прыгать, а негритянка его дергала за руку, чтоб перестал.

Джим подождал, пока они прошли мимо.

– Этот мальчонок тоже из его мулатов, – сказал он.

– А почем ты знаешь? – спросил Дилл. – По-моему, он просто черный.

– Ну, иногда по виду и не скажешь, надо знать, кто он такой. Но только этот наполовину Реймонд, верно говорю.

– Да почем ты знаешь? – спросила я.

– Я ж тебе говорю, Глазастик, просто я знаю.

– Тогда почем ты знаешь, может, мы тоже негры?

– Дядя Джек Финч говорит, мы и не знаем наверняка. Он говорит, насколько он знает, наши деды и прадеды были белые, а вообще-то, может быть, в незапамятные времена наши предки были выходцы из Эфиопии.

– Ну, если в незапамятные, это так давно, что не считается.

– По-моему, тоже, – сказал Джим, – а в Мейкомбе думают, раз в тебе есть хоть капля негритянской крови, значит, ты все равно что черный. Эй, смотрите-ка…

По какому-то непонятному сигналу люди на площади поднялись с места, побросали газеты, бумажные и целлофановые обертки от еды. Ребятишки подбегали к матерям, младенцев брали на руки, мужчины в пропотевших шляпах собирали свои семьи и, точно пастухи, вели их к дверям суда. В дальнем конце площади негры и мистер Дольфус Реймонд тоже поднялись и отряхивали штаны от пыли. Среди них почти не было женщин и детей, и от этого непохоже было, что они собрались на праздник, как другие. Они терпеливо дожидались у дверей, пока пройдут белые со своими семьями.

– Пойдем туда, – сказал Дилл.

– Нет уж, подождем, пока все войдут, – сказал Джим. – Аттикус, пожалуй, будет недоволен, если нас увидит.

Здание мейкомбского окружного суда немножко напоминало арлингтонскую радиостанцию: колонны, на которые опиралась с южной стороны кровля, были слишком массивны для своей легкой ноши. Только одни колонны и уцелели от старого здания суда, которое сгорело в 1856 году. После пожара к ним пристроили новое здание. Вернее, его построили, несмотря на эти колонны. Не считая южного фасада с порталом, мейкомбский окружной суд был выдержан в ранневикторианском духе и с севера выглядел скромно и безобидно. А вот если подойти с юга, греческие колонны просто резали глаз – уж очень плохо они сочетались с башенкой девятнадцатого века, в которой гнездились ржавые, неизменно врущие часы, но все вместе ясно говорило, что жители Мейкомба полны решимости свято хранить каждый осколочек прошлого.

Чтобы пройти на второй этаж в зал суда, надо было миновать всякие темные закоулки и берлоги: окружной налоговый инспектор, сборщик налогов, секретарь окружного управления, окружной прокурор, разъездной секретарь, судья по наследственным делам – все ютились в холодных клетушках, куда не заглядывало солнце и где пахло прелой бумагой, сыростью и уборной. Тут и днем приходилось зажигать электричество, и дощатые полы всегда покрывал слой пыли. И обитатели этих клетушек были под стать обстановке: серолицые человечки, которых, казалось, никогда в жизни и солнце не согрело и ветер не обдул.

Мы понимали, что народу будет много, но и не подозревали, какая толпа заполнит коридоры. Меня оттерли от Джима и Дилла, но я все-таки пробралась к лестнице, я знала, здесь меня Джим непременно отыщет. Тут я очутилась среди членов Клуба Бездельников и прижалась к стене, чтоб они меня не заметили. Это были старики в белых рубашках, в штанах цвета хаки с подтяжками; они весь свой век ровно ничего не делали и теперь, на склоне дней, сидя на площади на деревянных скамейках в тени виргинских дубов, предавались тому же занятию. В суде они были завсегдатаями, внимательно слушали и придирчиво критиковали, – Аттикус говорил, они столько лет изо дня в день слушали процесс за процессом, что разбираются в законах не хуже главного судьи. Обычно, кроме них, в суде публики не бывало, и теперь им, видно, не нравилось, что их привычный покой нарушен. Разговаривали они важно и снисходительно, как знатоки. Разговор шел о моем отце.

– …а думает, он знает, что делает, – сказал один.

– Ну-у, не скажите, – возразил другой. – Аттикус Финч малый ученый, с утра до ночи законы читает.

– Читать-то он умеет, только на это и способен. – И все захохотали.

– Вот что я тебе скажу, Билли, – вмешался еще один. – Ведь это судья его назначил защищать черномазого.

– Ну да, но он и впрямь собирается его защищать. Вот это мне и не нравится.

Это была новость, это все меняло: значит, Аттикуса не спрашивали, хочет он защищать негра или не хочет, он просто должен! Странно, почему он нам этого не говорил, нам было бы что сказать и в свою и в его защиту. Он должен был взяться за это дело, вот и взялся – будь у нас этот довод, нам пришлось бы куда меньше драться и ссориться с ребятами. Но почему же тогда весь город на него зол? Судья назначил Аттикуса защитником негра. Аттикус и правда собирается его защищать. И это им не нравится. Ничего не поймешь.