Убить пересмешника

– Вы можете его погладить, мистер Артур, он спит. Вот если бы не спал, ни за что бы не дался, – сама не зная почему, объяснила я Страшиле. – Да вы не бойтесь!

Его рука нерешительно замерла над головой Джима.

– Ничего, сэр, не бойтесь, он спит.

Страшила тихонько погладил Джима по голове.

Я уже начинала понимать его без всяких слов. Другой рукой он крепче сжал мою руку и кивнул – значит, хочет уйти.

Я вывела его на веранду, он ступал неуверенно, а тут и вовсе остановился. Он все еще не выпускал моей руки.

– Ты отведешь меня домой?

Он говорил тихо, почти шептал, совсем как малыш, который боится темноты.

Я начала было спускаться с крыльца, но на первой же ступеньке остановилась. По нашему дому я сколько угодно могла водить его за руку, но по улице – нет уж!

– Мистер Артур, согните-ка руку, вот так. Вот хорошо, сэр.

Я взяла его под руку.

Ему пришлось немного наклониться, чтобы мне было удобнее, но, если мисс Стивени Кроуфорд смотрит из окна, пускай видит, Артур Рэдли ведет меня по дорожке, как полагается джентльмену.

Мы дошли до уличного фонаря на углу. Сколько раз Дилл стоял тут в обнимку с фонарным столбом, и сторожил, и ждал, и надеялся. Сколько раз мы с Джимом ходили этой дорогой, но во двор к Рэдли я попала с улицы второй раз в своей жизни. Мы со Страшилой поднялись по ступеням веранды. Он нащупал ручку парадной двери. Тихо отпустил мою руку, открыл дверь, вошел в дом и затворил за собой дверь. Больше я его никогда не видела.

Если у вас кто-нибудь умер, соседи приносят вам поесть, если кто-нибудь болен – приносят цветы, и так просто иной раз что-нибудь подарят. Страшила был наш сосед. Он подарил нам две куколки из мыла, сломанные часы с цепочкой, два пенни на счастье – и еще он подарил нам жизнь. Но соседям отвечаешь на подарок подарком. А мы только брали из дупла и ни разу ничего туда не положили, мы ничего не подарили ему, и это очень грустно.

Я повернулась и хотела идти домой. Наша улица тянулась далеко к центру города, и вдоль нее мерцали фонари. В первый раз я увидела наш квартал с этой стороны. Вот дом мисс Моди, вот – мисс Стивени, а вот и наш, вот и качели на нашей веранде, а за ними хорошо видно дом мисс Рейчел. Я даже разглядела дом миссис Дюбоз.

Я оглянулась. Слева от двери было окно с закрытыми ставнями. Я подошла, стала перед ним и поглядела по сторонам. Днем из него, наверно, виден угол почты.

Днем… Мне представилось – кругом светло. День на дворе, и все соседи заняты своими делами. Мисс Стивени спешит через дорогу поделиться с мисс Рейчел самой последней новостью. Мисс Моди наклонилась над своими азалиями. Лето, и двое детей вприскочку бегут по тротуару, а вдалеке им навстречу идет человек. Он машет рукой, и дети наперегонки мчатся к нему.

Все еще лето, и двое подходят ближе. Мальчик понуро плетется по тротуару и волочит за собой удилище. А отец подбоченился и ждет. Лето, и дети играют с приятелем в палисаднике, сами сочиняют и представляют какую-то непонятную пьеску.

Осень, и двое детей дерутся на тротуаре перед домом миссис Дюбоз. Мальчик помогает сестре подняться, и они идут домой. Осень, и двое детей торопятся в школу, скрываются за углом, потом возвращаются домой, и по их лицам видно, радостный у них был день или печальный. Они останавливаются перед виргинским дубом, и на лицах – восторг, изумление, испуг.

Зима, и его дети дрожат от холода у калитки – черные тени на фоне пылающего дома. Зима, и человек выходит на середину улицы, роняет очки и стреляет в бешеную собаку.

Снова лето, и он видит – у его детей разрывается сердце. Снова осень, и детям Страшилы нужна его помощь.

Аттикус прав. Однажды он сказал – человека по-настоящему узнаешь только тогда, когда влезешь в его шкуру и походишь в ней. Я только постояла под окном у Рэдли, но и это не так уж мало.

Мелкий-мелкий дождик, огни уличных фонарей расплылись и затуманились. Я иду домой и чувствую, что я очень старая, а потом я скашиваю глаза и гляжу на кончик своего носа – на нем сидят мелкие капельки дождя, а потом у меня начинает кружиться голова, и я скорей перестаю косить. Я иду домой и думаю – есть что рассказать Джиму. Ох и разозлится же он, что все прозевал, наверно, целую неделю и разговаривать со мной не станет. Я иду домой и думаю – мы с Джимом будем еще расти, но нам мало чему осталось учиться, разве что алгебре.

Я взбежала на крыльцо и вошла в дом. Тетя Александра уже легла, и у Аттикуса тоже темно. Может быть, Джим уже приходит в себя? У постели Джима сидел Аттикус. Он читал какую-то книгу.

– А Джим еще не проснулся?

– Спит крепким сном. Он не проснется до утра.

– А-а. И ты будешь сидеть возле него?

– Посижу часок. Иди ложись, Глазастик. У тебя был трудный день.

– Я немножко посижу с тобой.

– Сделай одолжение, – сказал Аттикус.

Было, наверно, уже за полночь, удивительно, как это он легко согласился. Впрочем, он был догадливей меня: как только я села на пол, у меня начали слипаться глаза.

– Ты что читаешь? – спросила я.

Аттикус заглянул на обложку.

– Это книга Джима. Называется «Серое привидение».

Сон мигом соскочил с меня.

– А почему ты ее взял?