Убить некроманта

Я заявился в дом напротив ратуши — вполне приличный чистенький особнячок. Думал, там живёт бургомистр, а оказалось, что это жилище богатого купца, местного сахарного магната. Бедолага, разумеется, визита короля в свой дом и во сне не видел, а потому перепугался куда сильнее, чем любой дворянин. И согнулся в три погибели, бочка из-под эля! Как только пузо позволило!

Я для него перстень снял. Купчина приятно себя вёл. В светском этикете, ясное дело, был не искушён — так что вёл себя с искренним почтительным ужасом. И на мою свиту смотрел, как полагалось бы смотреть на королевскую свиту. Со страхом и без тени негодования. И камень на перстне лобызал так, что я испугался, как бы дуралей не проглотил его.

Это я удачно заехал.

Я оставил лошадей и мертвецов — кроме парочки телохранителей — во дворе под навесом, подальше от конюшен, чтобы не смущать местных уж особенно. Они там замерли, как конные статуи; я приказал им шевелиться, только если кто-то подберётся уж совсем неприлично близко. А тем двоим, что сопровождали нас с Питером, велел опустить забрала. Рыцари — ну и рыцари. Так что домочадцы купца хоть и не лезли на глаза, но и не разбежались кто куда.

Спокойное какое сословие. Видимо, за недостатком воображения.

Хозяин излучал сплошную услужливость. Я спросил, есть ли в доме большое зеркало.

Мне тут же показали. В покоях хозяйки. Хорошо живут купчихи: будуар у этой плюшки был баронессе впору, а зеркало в бронзовой раме с виноградными листьями — почти в человеческий рост. Тут же в будуаре оказался и круглый столик с выкладками из цветного дерева. И я сообщил хозяину, что тут, в апартаментах его жёнушки, пожалуй, и остановлюсь.

Что мне тут удобно.

Если он и удивился, то вида не подал. И когда я приказал принести какой-нибудь еды, его лакей притащил поднос со снедью именно сюда — тактично. Челядинцы купчины порывались остаться мне прислуживать, но я отослал их. Много чести.

Питер справился и сам, хотя руки у него всё-таки заметно дрожали. Хорошие задатки для человека без Дара — улавливает моё настроение, как парус ловит ветер.

Вкуса еды я почти не чувствовал, только проверил её на наличие яда — не от реальной опаски, больше по привычке. Что там было, почти не помню — вроде бы сыр и какое-то мясо.

Меня тянуло на нервные шуточки, еле держащиеся на грани благопристойного. Питер потом ещё сказал, что я веду себя точь-в-точь как наёмник перед боем — забавно. Мне весьма польстило, я подумал даже, что стоит что-нибудь подарить ему за эту реплику, и снял ещё один перстень, но мой оруженосец уже спал. Я надел перстень ему на палец — и даже не разбудил этим. Сильно всё-таки устал мой бродяга!

Я же не чувствовал даже тени усталости. Мой Дар получил лучшее, что я мог ему дать, — смесь любви и ненависти. Такая смесь во времена оны сломала щит Святого Слова, врезанного в серебро, а нынче я собирался всего-навсего свести кое с кем счёты.

Я надеялся, что этого хватит с запасом.

Я впервые вызывал духов днём. К столу.

Терпеть не могу этот глупый приём — считать стук стола вместо нормальной беседы. Но мне не терпелось до вечера. Я провозился часа полтора; проблемы способа заключаются ещё и в том, что надо задавать правильные вопросы, очень конкретные и лишь такие, на которые можно ответить только «да» или «нет». Получаемая информация как-то расползалась в моих мыслях, как паутина… А я подыхал от нетерпения.

От нетерпения-то я и решил получить досье из первых рук. Просто из самых первых.

Я отодвинул стол к стене. Закрыл зеркало плащами. Паркет в будуаре натёрли до блеска — я долго выбирал кусок угля, который оставит на этом глянце мягкую и жирную непрерывную линию. В конце концов нашёл и нарисовал ту самую пентаграмму, звёздочку с двойной защитой, с выходом в мир для беседы — и не более. Дар тёк в неё широким потоком, так, что меня бросило в жар, а линии вышли настолько прямыми, будто их чертили по отполированной рейке.

Стоял белый день, середина лета, луна на ущербе — а мне всё было трын-трава. Я знал — придёт, гад, никуда не денется. И дочерчивал с самой спокойной душой, с удовольствием — забытый холодок по хребту, озноб предвкушения.

Первый и последний раз взывал к Тем Самым днём — для того чтобы… Ох, такое болезненное наслаждение, будто пытаешься зализать рану в собственной душе. Такой свет… Белый до лилового, режущий, как закалённая сталь, сначала — сплошной поток, потом — молнии, маленькие молнии вокруг его головы с золотыми рогами, с глазами, из которых сияние текло огнём…

Я спиной почувствовал, что Питер проснулся: ощутил его ужас — просто медовое пирожное для Тех Самых. И увидел улыбку демона — оценили.

— Приказывай, тёмный государь, — прошелестел голос, который я уже слышал.

Я облизнул губы. Сладко. Сказал:

— Хочу узнать всё о Роджере и королеве. Их желания, цели, пути. Они оба принадлежат Той Самой Стороне — так что вы должны знать в тонких частностях. За это будет кровь младенца, не успевшего согрешить. Отдам сам, из рук.

Демон ухмыльнулся, и капля огня сползла из уголка стальных губ.

— Щедро.

— Знаю, — говорю. — К делу.