Убить миротворца

— Вероятно, вы правы. Тем лучше. Так нам будет проще понять друг друга. Понимаете, как профессионал я знаю совершенно точно: чем больше мы наберем парней с сумасшедшими глазами, тем больше мы потеряем. Мы нуждаемся в спокойных и очень спокойных людях.

— Что ж, рад слышать.

Старик помялся и произнес:

— Не должен бы, но… Буду с вами честен. С того момента, как вы с нами связались у вас не было иного пути.

— Не понимаю.

— Положение дел не оставляет иллюзий. Силы безопасности гребут под себя всех, кто способен передвигаться на своих двоих и членораздельно разговаривать. А тут — специалист вашего класса изъявил интерес… Поверьте, военное ведомство просто не дало бы вам отыскать работу в другом месте.

— Как?

— Самыми радикальными методами.

— Поверьте и вы, я не стал бы военным под нажимом.

— Вам не оставили бы выбора.

— Выбор есть всегда. На худой конец, я сдох бы от голода.

— Вы серьезно?

— Мне нравится место, в котором я родился и живу, я хотел бы наподдать женевцам, и офицером стать мне в конце концов захотелось… Но Бог свидетель, ни одна сволочь меня не переупрямит. Лучше быть никем, лучше не жить, чем жить по чужой указке.

— Вы говорите совершенно спокойно…

— Все мое поколение таково. Таков наш образ жизни. Даже на самом приземленном, на самом бытовом уровне.

Старик издал сухой смешок. Как будто поперхнулся.

— А впрочем, вы знаете, я вас понимаю. Мы и сами были такими, просто в вас это качество более… как бы правильнее сказать? В общем, его концентрация выше. Извините.

— Вы были прямы со мной. Спасибо.

— У вас по контракту еще 72 часа на отдых и обустройство личных дел. Не опаздывайте. И вот еще что: в следующий раз, когда мы встретимся, если встретимся, конечно, у нас уже не будет такой беседы.

— Почему?

— Вы обязаны будете отдать честь и начать со слов: «Разрешить обратиться, господин полковник!»

…Теперь Сомову предстояло сообщить Катеньке три важные вещи: во-первых, рассказать про свою к ней любовь; во-вторых, что по этой самой любви он с утра хрястнул военным контрактом; в-третьих, попросить руки и предложить взамен сердце.

Отличная по большому счету идея: подарить розы, щедро усыпанные дохлыми лягушками…

Минуло два месяца, как они стали жить вместе в его доме. Увертюру для каждого вечера выбирала она. Это мог быть душ, ужин или постель — чуть ли не от самого порога. В тех случаях, когда постель не становилась первым номером программы, она неизменно бывала вторым. Катенька приходила домой усталая до смерти. Диспетчеру подземки нужна не голова, а компьютер, и такую электронно-вычислительную голову следовало выводить из мира сетей, поездов и потенциальных аварий очень ласково и бережно… Иначе ведь и во сне примется бормотать о каком-то, прости Господи, переключении с линии на линию.

Именно постели он не мог ей сегодня дать. Вышло бы как-то… нечестно. Это если рассуждать в категориях голоштанного детства, то есть в самых правильных. Во категориях взрослого бытия все то же звучало бы исключительно сложно и неоднозначно, однако под покровом психоаналитической сложности пряталось бы лишенной всякой серьезности, но почему-то способное больно уязвить слово «нечестно». Нечестно, да и все тут. Сомов отдавал себе отчет в последствиях. Кто ее знает, Катеньку, может ведь просто повернуться и уйти… Вот у них все закончится, и тут он сообщит, мол, какие у меня к тебе нежные чувства, сдуреть можно, желаешь ли быть офицерскою женой? А она — хрясь по роже и шмыг в дверь… А за десять минут до того он был бы с нею одной плотью, и вышло бы, что был то ли напоследок, то ли впрок. Попользовался, одним словом. Не поймешь, какое слово отвратительнее: «напоследок» или «впрок»?

С Катей Сомов хотел быть либо навсегда, либо никак.

Бог дал ему маленькую передышку. Сегодня первым номером Катенька назначила ужин. Все шло по заведенному порядку, словно гамма, сыгранная многое множество раз… И Виктор все прикидывал, как бы ему получше начать, и какое бы выдать предисловие… поуместнее. А потом отложил вилку и взял Катю, сидевшую напротив, через стол, за руку.

— Я люблю тебя.

Ужин прервался на ноте фа.

Катя встала, перешла на его сторону и сомовскую голову к своему животу.

— Я, знаешь ли, очень ждала.

Нагнулась и потерлась виском о висок.

— Мы не с того сегодня начали, Витя. Пойдем со мной. Иди же.

— Подожди! Подожди… Я завербовался в силы безопасности… Осталось шестьдесят часов до… казарменного режима.

— Что?!

— Через шестьдесят часов я перейду на казарменный режим. Первые увольнительные, говорят, не раньше то ли четвертого, то ли пятого месяца учебы. Всего полгода училища… а потом мне уже не быть гражданским корабелом… я стану корабельным инженером. В смысле, офицером, военным…

Катенька отпрянула. Отвернулась. С минуту искала глазами невидимую подсказку в углу. Сомов не смел прикоснуться к ней. Он только смотрел на ее руки, на неестественно растопыренные пальцы… Потом она совершенно спокойно сказала то, чего Виктор никак не мог ожидать:

— Это не меняет дела. Пойдем.