Убить колибри

Заговор Тухачевского, когда к стенке были поставлены тысячи генералов и офицеров. ГКЧП, когда горстку жалких неудачников, словно овец, хворостиной погнали в Лефортово.

Все эти заговоры составляли череду провалов, в которую он, умный, осторожный, удачливый, достигший вершин благополучия, помещал теперь свою судьбу. И Франк, глядя на властное, с гордым носом, лицо Гулковского, искал повода, чтобы сообщить ему о своем отказе.

– Теперь послушай, каков окончательный план, – Гулковский перешел на шепот, так что Франк понимал его только по движению шипящих губ. – Через два месяца – пятнадцать лет, как Колибри стал Президентом. Мы устраиваем великолепное торжество в одном из дворцов, еще не знаю, в каком. Ты даешь представление, какую-нибудь очередную мистерию, можешь с магами, можешь с ведьмами, ну ты это умеешь. Мы приглашаем Колибри. Он не может отказаться. Приезжает. Мы заводим его в кабинет, отсекаем охрану и требуем, чтобы он написал отречение.

– Отречение? Бумагу?

– Перед камерой он обращается к нации. Благодарит народ. Благодарит Парламент. Благодарит Совет Федерации и Правительство. Ссылается на болезнь. Он выполнил свой долг перед Россией. Предотвратил распад, победил в Чеченской войне, освободил Южную Осетию и Абхазию, присоединил Крым. Он возродил оборонную промышленность, сделал лучшие в мире самолеты и подводные лодки. Одним словом, поднял Россию с колен. Но он устал, как раб на галерах. Просит, чтобы его отпустили. Оставили наедине с любимой женщиной, природой, книгами, Господом Богом. Все это он произносит перед камерой, и ты транслируешь его отречение на страну. Создаешь восторженный вихрь благодарности, воспеваешь его, нарекаешь самым великим государственником России. И все это без пальбы, без танков на улицах, без арестов, без дурацких комитетов общественного спасения. Передача власти в интересах ненаглядной России!

– И в это поверят?

– Патриарх станет благословлять его под колокольный звон. Сенаторы станут аплодировать стоя. Депутаты Думы предложат назвать его именем проспект в Москве. Остается назначить преемника. Того, кто подхватит тяжелую ношу государства Российского.

– И кто же этот преемник?

– Может быть, русский царь? В России давно созрел монархический проект. Царя избирает не надоевший Парламент, не продажный сенат, а народ. «Выберите царя из народа своего» – так сказано в Библии.

– И этот царь ты?

– Господи! – расхохотался Гулковский. – Да разве я похож на русского царя?

Он откинул назад библейскую голову, выставил свой увесистый нос с розовым пятнышком, картинно воздел брови, властно выпятил подбородок. Сверкнул чернильными с золотым отливом глазами.

– Нет, не похож, – сказал Франк. – Ты скорее Габсбург.

Франк тосковал. Его засасывал заговор, и не за что было ухватиться, не было под ногой опоры. Липкая воронка втягивала его в свою бездну, и гвардейцы вели на плаху измученного пыткой стрельца, и качались на невском ветру пять мертвецов, и шагали по коридорам Лубянки генералы с лампасами, ожидая пулю в затылок.

– А если Колибри откажется? – тоскливо спросил Франк.

– Пистолет к виску! – безжалостно произнес Гулковский. – Он трус. Боится смерти. Боится боли. Боится участи Каддафи и Саддама Хусейна. Он предпочтет остаток жизни провести на роскошных вилах, которые мы ему оставим. На Черном море, на Валдае или в Швейцарских Альпах. Он сибарит, любитель сладкого.

– Но ведь в России уже отрекались цари и вожди. Отречение Николая кончилось чудовищной гражданской резней. Отречение Горбачева кончилось крахом страны. Колибри замкнул на себе все связи, все управление, все рычаги. Он замковый камень государства Российского. Убери его, и рухнет весь свод, и мы погибнем под глыбами.

– Мы устраним этот камень так искусно и деликатно, что свод уцелеет. Удалим один камень и тут же вставим другой.

– Царь? – пролепетал Франк.

– Боже, царя храни! – фальшивя, пропел Гулковский. Вставил аккумулятор в айфон и поднялся.

И все шел, волочил перебитые ноги стрелец, не в силах дойти до плахи.

Глава 4

Ольга Окладникова знала, как опишет магическое действо, умерщвление птахи, волхование кудесника, на которого рухнуло подпиленное «Древо познания Добра и Зла». Она в совершенстве владела птичьим языком арт-критиков, которые, прибегая к запутанным сплетениям слов, создавали иллюзию элитарного мира, куда вход был избранным.

Ольга торопилась покинуть фешенебельный дом, изнуренных ночным общением гостей. Спешила отмахнуться от множества сказанных друг другу незначительных слов, среди которых ускользала от разумения важная цель, собравшая вместе именитых, умных людей.

Она раздумала: вызывать ли такси? Ей хотелось подышать ночным воздухом. Обменялась легкомысленным поцелуем в щеку с хозяином дома Франком. Подставила плечи под норковую шубу, которую галантно держал какой-то дипломат. Спустилась на старомодном скрипучем лифте в вестибюль, где горел витраж – рукоделие Врубеля. Охранник смотрел на экраны камер наблюдения, кивнул ей, выпуская наружу. И, толкнув тяжелую, с зеркальным стеклом, дверь, она выскользнула на улицу.