В том, что отец первым делом спросит, отдал ли Алесан родственный долг великому русскому африканцу, он не сомневался ни минуты. Перед ним стоял выбор: солгать умирающему или огорчить его. Алесан решил не делать ни того ни другого: прыгнул в белый джип «Шевроле», более других его автомобилей напоминающего любимого белого слона, который ждал хозяина в джунглях, и погнал его в Нижегородскую губернию, пытаясь повторить путь своего родича.
Алесан уже приближался к месту своего назначения, когда солнце скрылось, сделалась метель. Вскоре в полуметре ничего нельзя было разглядеть. Алесан даже не заметил «КамАЗа», выскочившего навстречу на полной скорости. Помнил только боль… которая терзала его долго-долго, а потом чудесным образом почти прошла при звуках тихого голоса, бормотавшего любимые стихи умирающего короля лесных туарегов:
— Мчатся тучи, вьются тучи…
Потом Алесан уверял Германа, что его спасла не только смелая операция, не только щедро отданная кровь, но и эти слова, которые принц с детства помнил и привык считать чем-то вроде колдовского заклинания. Было нечто непостижимое в том, что белый человек, отдавший Алесану свою кровь, вдруг начал читать именно эти стихи! Принц не понимал, что, живя в Болдине, невозможно не дышать Пушкиным, и уверял Германа, будто дух отца вселился в русского доктора, чтобы воскресить сына-наследника.
Но все это было сказано потом, потом… Потом они условно восстановили картину аварии: шофера, едва не убившего Алесана, но все же доставившего его в больницу, так и не удалось разыскать. Потом вместе помянули короля лесных туарегов — он так и не дождался сына. Потом назвали друг друга побратимами и поклялись в вечной дружбе. Потом Алесан взял с Германа слово непременно навестить его и уехал восходить на трон, который, судя по косвенной информации, начал ощутимо шататься под отсутствующим королем. Герман слово-то дал, но подумал, что съездить в Африку ему так же реально, как побывать в поясе астероидов.
Узнав, что его сестра Лада вышла замуж за Кирилла Смольникова, он ощутил, что ему хочется оказаться подальше не только от Нижнего Новгорода и от Москвы, где поочередно решили жить молодые, но и вообще от России. Как можно дальше! Желательно на краю света.
В Африке, например.
Он дождался вызова от Алесана и уехал. Он хотел пробыть в Африке как можно дольше, например, год!
Герман вернулся через семь лет.
— И что было потом? — сочувственно спросила Валерия.
— Отпечатки пальцев взяли. Ты представляешь? Как будто я…
— Дело не в тебе. Вполне обычная процедура. Надо же отделить в квартире твои и теткины отпечатки от чужих. Недавно в газете читала: маньяк убил девочку, задушил. Милиция сразу взяла отпечатки у родителей, так из этого журналисты такое раздули… Дальше что?
— Дальше…
Альбина тяжело вздохнула и чуть не с головой погрузилась в ванну. На поверхности воды пузырились хлопья мыльной пены. Хотелось нырнуть туда с головой и уже никогда не показываться. А что? Сделать под водой глубокий вдох — и…
Конечно, глупости: Валерия рядом — выдернет за волосы. Да и вообще — по своей воле трудненько утонуть в ванне, даже если это и джакузи. Однако мысль «сделать под водой глубокий вдох — и…» уже посещала ее сегодня. Не так определенно, чтобы непременно утопиться, а просто — мысль о покое как средстве спасения. Выхода. Освобождения…
О нет, пришла эта мысль не в ту минуту, когда, перевалившись через подоконник, Альбина грохнулась в морозную ночь. Тогда она и впрямь хотела сохранить жизнь. А вот потом, через четыре-пять часов… а может быть, и через шесть-семь, она уже и не помнила хорошенько. Словом, когда тот капитан или лейтенант — Альбина не разбиралась в званиях, да и вообще все в отделении казались ей на одно лицо — угрюмое, недоверчивое — вдруг глянул на нее насмешливо и брякнул:
— Что, призраков боитесь?
Альбина робко пожала плечами. Она только сказала этому оперу, что не хочет оставаться одна в квартире, в которой весь пол испещрен грязными следами, видны пятна крови, рядом с сервантом, где лежала мертвая, обрисован бесформенный силуэт, а с окна содрана занавеска. Убрать что-либо, даже вывернутые из ящиков вещи (милиционеры почему-то первым делом сделали тщательнейший обыск) ей запретили: «Вдруг что-то еще понадобится прояснить в картине преступления».
Но вовсе не поэтому Альбине нестерпимо хотелось исчезнуть из дому. В ушах еще звучал подлый хохоток Наиля, вкрадчиво-нетерпеливый голос его сообщника, крики тети Гали… Да, слова о страхе перед призраками были не так уж далеки от истины! Однако еще больше она боялась живых: боялась возвращения тех, кого этот опер в протоколе округло назвал «подозреваемыми» — все еще подозреваемыми, а не убийцами и грабителями, хотя Альбина совершенно ясно рассказала ему, как было дело!