Убить Бенду

Очнувшись, он с трудом открыл глаза. Над ним сетью с кривыми ячейками раскинулось переплетение сухих ветвей кустарника на краю оврага. Местами ячейки были порваны – это Канерва, падая, сломал сучья. Воспоминание о падении вспыхнуло и угасло. Боли он не чувствовал, но все тело охватила слабость, так что он не мог пошевелить даже пальцем. Собственная тяжесть придавливала его к земле, как будто кто-то огромный, невидимый то ли сел сверху, то ли тянул снизу, пытаясь протащить сквозь землю. За неводом кривых прутьев проходили облака – и это был весь мир.

Канерва чувствовал, как слабость нарастает. Или это жизнь вытекает по капле? Но даже если так, он не тревожился, ибо жизнь закончилась еще утром.

Он закрыл глаза и, наверное, снова потерял сознание, потому что когда смог чувствовать, то пожалел о том, что пришел в себя. Перед глазами плавали красные пятна, видно было плохо. Он услышал наверху знакомые голоса, которые звали его.

– Я здесь! – крикнул Канерва.

Язык не шевелился, иссохшее горло не издало ни звука. Канерва хотел кашлянуть, чтобы прочистить глотку, напряг грудь, но от живота до гортани винтом прошел спазм, сжавший внутренности, – ничего не получилось. Однако и сейчас он не пошевелился, только на глазах выступили слезы.

Голоса удалялись. «Я здесь, я умираю! Спасите меня!» – хотел крикнуть Канерва. В теле проснулась боль, она ела его изнутри и снаружи, Канерва ощущал себя куском мяса в собственном рту, мяса, которое он за обедом откусывает от непрожаренного окорока и жует, жует, жует, перемалывая волокна... Тело кричало, мечтая корчиться от боли и не в силах шевельнуть пальцем. Казалось, идущие мимо люди не могут не услышать этих криков – однако голоса удалялись, стихали. «Я здесь, сюда!» – молча выкрикнул Канерва в последний раз и опять потерял сознание...

Когда он снова очнулся, в первый миг подумал, что попал в пыточную и висит на дыбе. Ноги и все тело тянули вниз чугунные гири, а самого его веревками тащили вверх, вытягивали из тела, отрывали по кусочкам.

Затем он перестал чувствовать боль. Он больше не был внизу, он болтался с ветром, качался над самыми макушками деревьев, касаясь их бесплотными пятками. Канерва посмотрел сквозь свое прозрачное тело вниз, увидел, как кто-то подходит к оставленной им груде мяса внизу, кто-то неизвестный, молодой, кладет руки на его раны.

Тут он погрузился в темноту, но это была не потеря сознания. Он попал во всю свою жизнь разом, пережил ее целиком в одно мгновение, и все испытанные когда-либо чувства захлестнули его, чуть не разорвав изнутри, как рвет сжатую железными обручами бочку бродящее пиво. Он видел все, что видел когда-то: лица родных, знакомых и просто мелькнувшие в толпе, замки, лачуги и лесные шалаши, золотые вилки и деревянные ложки, сталь меча и зовущие женские губы; слышал все, что слышал когда-то, – и рев битв, и собственный плач, и разухабистую застольную, и влюбленный шепот, и чувствовал все, что когда-либо испытывало его тело, от рваной медвежьими когтями раны до ласк матери, от холода горного озера до...

Он знал все. Он вспомнил все, что сделал и совершил, и от этого вдруг стало так невыносимо стыдно, что он разрыдался, как ребенок.

Вместе с невидимыми слезами исчезала боль. К нему приходили покой и умиротворение, хотя что такое «он»? «Его» больше не было. Со слезами испарялись и воспоминания о жизни. Он чувствовал теперь только движение ветра, видел землю, покрытую деревьями, и пробившееся сквозь облака солнце. Пришло ощущение, что сейчас он узнает, что он уже почти знает, как же хорошо быть просто лучом, сухим листом, ветром, шапкой, рогом, полем, башней, быть всем и ничем сразу...

Перед глазами возникло молодое лицо в обрамлении светлых волос, губы на нем шевелились, что-то говоря, но Канерва не слышал. И вдруг вернулось тело. Руки, ноги, голова, тяжесть и боль придавили его к земле, втянули в себя, сознание будто разрезали на черные тонкие полосы – и Канерва, выгнувшись дугой, заорал...

Его легонько похлопывали по щекам. Лорд Мельсон открыл глаза. Паутины сухих ветвей над ним больше не было. Он лежал на земле, на чем-то мягком, теплом и ровном, сверху смотрели егеря.

– Как вы, ваша светлость? – Кош спрятал руку за спину, будто опасаясь, что его накажут за подобное приведение в чувство господина главного егеря.

Канерва приподнялся. Слабость еще чувствовалась, но он уже мог двигаться. Он сел. С груди сполз меховой плащ.

– Как вы меня нашли? – сглотнув комок в горле, спросил лорд Мельсон.

– Бенда, ваша светлость. – За плечом Коша вырос Кешель. – Колдун, ваша светлость. Он вас нашел и вылечил и нас привел. Вы, наверное, умирали, а он вот вылечил. Бенда, сын булочника.

Лес вокруг стоял голый и прозрачный. Что было там, за жизнью, Канерва не помнил, но от одной мысли о воспоминании его пробил холодный пот. Страх – липкий ужас, давно забытое детское чувство, – охватил его.