Убийца, мой приятель

– Ты что-нибудь слышал о христианах? – спрашивает он.

– Да, – ответил я. – В Риме было несколько рабов и бродяг, которые, кажется, так себя называли. Они почитали, насколько я понял, какого-то человека, умершего здесь, в Иудее. Полагаю, его казнили ещё во времена Тиберия.

– Верно, – подтвердил он. – А случилось это, когда прокуратором был Пилат – Понтий Пилат, брат старого Луция Пилата, правившего Египтом при Августе. Пилат, поставленный тогда перед выбором, оказался в большом затруднении, но еврейская чернь и в те дни была точно такой же дикой и варварской, как фанатики, с которыми мы бьёмся сейчас. Пилат попытался отделаться от них, предложив им казнить преступника. Он надеялся, что, вкусив крови, они в конце концов утихомирятся. Но иудеям нужно было предать казни совсем другого человека, и Пилат оказался недостаточно твёрд, чтобы им противостоять. Да! это было совершенно ужасно, слова здесь бессильны!

– Похоже, тебе много известно об этой истории, – заметил я.

– Просто я был там, – сказал он и замолк.

Мы оба стояли и смотрели на огромный столб пламени, вознёсшийся над гибнущим храмом. Яркие вспышки огня озаряли белые палатки римского войска и всю местность вокруг. За городом виднелся невысокий холм, и Лонгин указал на него.

– Вон там это и случилось, – сказал он. – Запамятовал название этого места, но в те дни – более тридцати лет назад – там казнили преступников. Только Он не был преступником. Я не перестаю думать о Его глазах… о Его взгляде…

– О глазах? Что же здесь может быть такого особенного?

– Я и сейчас вижу Его глаза. Взгляд их неотступно с тех пор меня преследует. Как если бы вся земная скорбь отразилась в нём. Глаза Его – печальные-печальные, и вместе с тем в них такая глубокая, такая нежная жалость к людям! Если б ты увидел Его избитое, изуродованное лицо, то решил бы, что жалеть надо Его. Но Он… Он не думал о себе, в Его ласковых глубоких глазах таилась великая мировая скорбь. Нас была всего только благородная манипула легиона – жалкая горстка людей, но каждый был бы рад броситься на воющую толпу этих отвратительных фанатиков, волочивших Его на смерть.

– Что же ты делал там?

– Я был младшим центурионом, золотую виноградную лозу только что возложили на мои плечи. Я стоял на холме в карауле, и не было за всю мою жизнь службы тягостнее. Но дисциплина – прежде всего, ведь Пилат отдал приказ. Но я думал тогда – да и не я один, – что имя и дело Того человека не забудутся, что проклятие обрушится на город, который совершил подобное. Никогда не забыть мне и старой женщины с седыми распущенными волосами. Помню, как пронзительно она закричала, когда один из наших парней взял копьё и прекратил Его страдания. Несколько человек – мужчины и женщины, бедные и оборванные, – стояло подле Него. И видишь, всё вышло, как я и думал тогда. Даже в Риме, как ты говоришь, есть теперь Его последователи.

– Полагаю даже, – ответил я, – что говорю с одним из них.

– Во всяком случае, я всё помню, я ничего не забыл, – молвил он. – С тех пор я только и бываю в походах да сражениях, и времени для умственных дел и занятий мне не остаётся. Но пенсия давно меня дожидается, и я наконец сменю свой сагум[41] на тогу, а палатку – на какой-нибудь небольшой домик с садом и огородом возле Комо. Тогда-то я и постараюсь вникнуть в учение христиан, если, конечно, мне посчастливится найти наставника.

На этом разговор наш и кончился. Я пошёл к себе. Всё это, дядя, я для того рассказываю тебе, что не забыл о твоём интересе к Павлу – человеку, приговорённому недавно в Риме к смерти за проповедь христианской религии. Ты сказал мне, что вера эта проникла уже даже во дворец цезаря; я же могу сказать, что она проникла также в души солдат цезаря.

После всего этого, дорогой дядюшка, я хотел бы рассказать тебе ещё о приключениях, случившихся с нами, когда мы отправились пополнять провиант. Дорога шла по холмам, что тянутся на юг до реки, которая здесь зовётся Иорданом. В тот самый день…

(На этом месте рукопись обрывается)

1922

Эпигон Джорджа Борроу

Такое просто-напросто невозможно: люди этого не выносят. Уж я-то знаю – пытался.

Отрывок из неопубликованной рукописи о Джордже Борроу[42]и его сочинениях

Воистину, я пытался – и мой опыт, может статься, кого-то заинтересует. Я ушёл в мир Джорджа Борроу с головой, особенно увлекли меня его «Лавенгро» и «Цыганский барон», – я позаботился о том, чтобы подчинить мои мысли, речь, стиль поведения манере мастера, – и вот однажды погожим летним днём я отправился вести жизнь, о которой читал. Так я оказался в Сассексе, на просёлочной дороге, ведущей от железнодорожной станции к деревушке Свайнхерст.