Убийца Богов

Но тело начинало ныть без тренировок.

Так что в этот вечер я не пошел на свой надел. Путь мой лежал на одну удобную полянку, примеченную мной ранее довольно глубоко в лесу.

Почему? Почему силу я свою местным показал, а искусство нет? Трудно сказать. Стесняюсь, наверное. Ведь просто сильный улыбчивый добродушный парень — это одно, а Воин — совсем другое. Это как собака и волк. Точнее какой-нибудь сенбернар, которому без опаски доверяют детей, хоть он и весит порой под центнер, и волк, что иной раз мельче дворняги бывает, но он все равно волк. Волк — опасен.

Не хотелось мне переходить из первой категории во вторую в глазах местных. Страшно было.

На той полянке я начал с простой растяжки. Перешел от нее к акробатике, упражнениям на координацию, концентрацию. Потом занялся отработкой ката… Странное дело: казалось бы — простые движения, не слишком длинные их последовательности, из года в год. Должны бы уже стать бесполезными, приесться, но… Но каждый раз находится в них что-то новое, то, чего раньше никогда не замечал, не видел, не чувствовал. Казалось бы за столько лет исполнение этих движений должно было стать идеальным, перейти в пустую механичность повторения, но нет! Порой мне начинает казаться, что я делаю их чуть ли не хуже, чем в первый год обучения. Нахожу ошибки, которые исправляю, возникают вопросы, на которые приходится искать ответ… Как в науке: чем глубже вникаешь, тем отчетливее понимаешь глубину своего незнания. Видимо процесс совершенствования и правда бесконечен, как и путь познания.

Я выполнял элементы своей тренировки, а в душе сосало невнятное чувство пустоты, незавершенности, неправильности… Не боя мне хотелось. Мне хотелось танцевать. И от этого было больно. От этого остро ощущалось чувство утраты.

Закончив крайнее ката, я опустошенно опустился на землю и приступил к медитации, которая была столь же многогранна и бесконечна, как и ката. И столь же необходима.

Но и тут эта боль не утихала. В груди ныло. Даже не в груди, а где-то в душе.

В конце концов я не выдержал. Поднялся с земли и начал танец. Партнерши не было, но как можно вести бой с тенью, так оказывается и танец с воображением.

Я закрыл глаза, поднял руки, делая «раму» и под воображаемую музыку повел в танце воображаемую партнершу. Воображение рисовало Баньши. Точнее Нриету. От этого было больно, но что делать, если ни с кем другим я в своей жизни не танцевал?

Ночь, луна, звезды, лес. Бесшумно танцующий в свете луны силуэт босого парня в домотканых полотняных штанах и рубахе-косоворотке, подпоясанной куском веревки. Именно такая картина предстала глазам Ладоры, что все же решила меня найти.

Я заметил ее присутствие и внимание сразу, как она появилась на краю поляны, но прерывать своего движения не стал. Слишком этот танец был сладок и мучителен одновременно. Слишком.

Так же и Ладора не прерывала меня. Она тихо стояла на краю и наблюдала.

Трудно сказать, сколько это все длилось, но в какой-то момент она ушла, а я все еще вел в танце под музыку, звучащую только для меня, призрак Баньши, существующий только для меня.

Танцевал я до самого утра, испытывая сложную гамму неоднозначных, сложных, дерущих душу эмоций и чувств. И к завершению этого танца понял — в одиночку не танцуют, тяжело вздохнул и пошел к деревне. Светало.

* * *

Весь следующий день я был тих и задумчив. Настолько, что даже Ладора, пришедшая в обед не решилась тревожить вопросами или разговорами. Молча развернула платок со снедью и молча сидела рядом, пока я ел. Затем она также молча завязала посуду обратно и, кивком попрощавшись, ушла, как и обычно это делала, вызывая слюноотделение мужчин и зависть женщин.

Вечером же не пошел к своему участку, а сел на завалинку Апанасовой избы и молча смотрел, как солнце опускается к горизонту.

Я не отводил от него взгляда, не боясь ослепнуть от его света. Смотрел прямо в центр огненного шара и, кажется, даже видел на нем некие завихрения и протуберанцы… Забавно. И почему я раньше так не делал? Солнце… Почему-то вспомнился Солос. На душе кошки заскребли сильнее.

Я продолжал всматриваться в пылающий диск, стараясь выбросить из головы лишние мысли. Получалось мучительно тяжело. Настолько, что ноги словно бы сами собой подогнулись в позу лотоса, а пальцы на руках сложились в мудры. Спина выпрямилась, а голосовые связки завибрировали в мантре «Ом».

Понемногу душа, взбаламученная ночным танцем, возвращала себе равновесие. Пусть не абсолютное, но выть, рвать в куски или провалиться сквозь землю уже не тянуло. Так уж сильно.

Жаль, я не видел выражения лица Ритки, которая в этот момент вышла из-за угла и заметила меня в таком вышеописанном положении. Возможно, что это могло бы меня повеселить. Но от медитации нельзя отвлекаться, иначе она теряет всякий смысл и всякий результат.

Но к этому моменту солнце окончательно скрылось за горизонтом, я замолчал и глубоко вдохнул-выдохнул.

— Миш, ты… — обрушился на меня матерный водопад недовольства деревенской учительницы, свести который можно было к всего одной фразе: «чего орешь и людей пугаешь?»