Убийство в стиле

И правда. Она была одета, как, припомнилось ему, и десять лет назад, в бесформенный костюм из твида, который выпячивался в некоторых местах, где выпячивалась она сама; но, кроме того, кое-где он выпячивался и по собственной инициативе. К тому же на скатерти — помятая всеми способами, какими только может быть помята шляпа, и сверх того, — лежала морская синяя треуголка, которая давно уже была ее фирменным знаком в лондонских литературных кругах. Да, Эвадна Маунт действительно не изменилась.

— Ну так, Юстес, — сказала она, — пошли? Начало в половине восьмого, иными словами без четверти восемь, так что у нас в распоряжении на дорогу всего двадцать минут.

Трабшо согласился. Он также настоял на оплате не только своей чашки чая, но и заказа своей спутницы, который, как оказалось, включал не один розовый джин, а два, причем по цене, какой Трабшо не предвидел.

Ничего, подумал он про себя, ссыпая на столик горсть серебра, а его спутница одним неуклюжим движением небрежно разом смахнула стопку зеленых «Пингвинов» в свою вместительную сумку. Вокруг Эвадны Маунт все кипело. Она уже веселыми подбадриваниями покончила с его одиночеством и полуизлечила его от того, что он в редкие минуты интроспекции, а то даже и в поэтические моменты, называл своей «духовной подагрой», и вот, забыв уныние, он вскоре присоединится к элите и будет присутствовать на великолепном гала-представлении. Вполне стоит двенадцати шиллингов и шести пенсов.

— Кстати, — сказал он, выходя с ней из «Ритца», дверь которого распахнул перед ними служитель в ослепительной ливрее, а затем с безупречной корректностью выпроводил их на тротуар, — как называется представление, которое нам предстоит увидеть?

Изо всех сил нахлобучив треуголку на голову, романистка нанесла злобный удар ребром ладони между передним и задним треугольниками.

— «Сбереги для меня последний чемодан», — ответила она. — Да, я знаю, название дурацкое, ведь, боюсь, и представление будет дурацким. За исключением, — добавила она, — моего маленького скетча. Он, заверяю вас, смертельно серьезен.

И в густеющем сумраке пятничного вечера начала апреля под эти загадочные слова они направились к ближайшей остановке автобуса.

Глава вторая

Лоснящийся красный омнибус, который провез их по полной длине Пиккадилли и в открытом верхнем салоне которого они величаво примостились, будто на каком-нибудь слоне какого-нибудь махараджи, пятнадцать минут спустя доставил их в дальний конец Хеймаркета, всего лишь в нескольких ярдах от «Королевского театра».

Хеймаркет, увы, был лишь тенью себя довоенного. Его пешеходы выглядели в большинстве обтрепанными, его малолетние, малокровные нищие глядели по сторонам запавшими глазами. Даже тусклые уличные фонари только усиливали преобладающий полумрак. Однако сам театр с портиком из шести белых колонн, много выше, чем проходящие между ними зрители, сохранил значительную часть своего уже потускневшего величия. И он не был просто театром. Будто в дружном протесте против всей тускло-серой послевоенности сливки театрального, кинематографического, политического, журналистского мира избранных решили наглядно продемонстрировать, что и под гнетом последствий Войны, как и во время ее самой, Лондон Выстоит!

Меха были извлечены из подвалов, ожерелья из сейфов, а смокинги из нафталина, и надеты столь же вызывающе, как не так уж давно — противогазы и камуфляжная форма. Правда, кое-какие меха выглядели заметно облезлыми, порядочное число жемчужин родилось, так сказать, вне брака, а многие вечерние платья и смокинги состарились вместе со своими владельцами, и все-таки зрелище было великолепное. Для толпы зевак, разевавших рты на «роллс-ройсы» и «бентли», элегантно скользящие по Хеймаркету, зрелище по-своему было таким же ослепительным, как и то, ради которого сюда и съезжалась эта разодетая публика.

Даже Трабшо, скромно продираясь через hoi palloi[4], поддался, когда он и его спутница вошли в фойе, легкому ошеломлению.

Да, он был одним из лучших людей Ярда и в свое время в расцвете сил имел дело с самыми именитыми и влиятельными фигурами страны. Тем не менее родился он сыном резчика в Тутинге и медленно выцарапывал себе повышения. Факт — к его чести, и куда большей, чем если бы он получил доступ в высшие эшелоны полиции благодаря каким-либо августейшим семейным связям. Однако это подразумевало, что ему так до конца и не удалось сбросить кожу своего скромного происхождения. Короче говоря, он знал все необходимые нити, но так никогда и не избавился от страха запутаться в них. Он неизменно испытывал этот страх и неизменно ненавидел себя за него, за нюанс почтительности при встречах с великими и безупречными, даже когда, как порой случалось, он бывал вынужден предупредить их, что все ими сказанное может быть использовано в обвинении против них. И вот он тут якшается с герцогинями, министрами и дипломатами, с актрисами и драматургами.