Убийство в соль минор

— Никто ничего не знает до сих пор. Вот как в воду канула. Ее искали. Нашлись свидетели, которые видели их, когда они садились в московский поезд. Но тот поезд был какой-то несчастливый. Там женщина одна умерла, молодая, беременная. У нее внутреннее кровотечение началось. Словом, не успели спасти. И проводница пропала. Потом, правда, ее нашли. Вернее, ее труп. На насыпи. Кто-то убил ее. Может, муж той беременной, есть свидетели, которые якобы видели ссору между ошалевшим от горя мужем женщины и проводницей. Вроде бы она слишком поздно сообщила начальнику поезда об умирающей женщине. Я сама лично читала про это в газете, но чем все это закончилось, я так и не узнала. Так вот, больше про Риту мы с Леной не слышали. Она как в воду канула. Я знаю, что ее искали, долго и упорно. Думаю, что и папаша ее подключился, Лена постоянно с кем-то созванивалась, куда-то ездила, вернее, не куда-то, а точно знаю куда — в морги на опознания. Возвращалась белая, полумертвая и всегда говорила одно и то же, к счастью: не она.

А примерно через полгода она рассказала мне, как на крыльцо детского дома кто-то подкинул маленькую девочку. Такую хорошенькую! Она сказала еще, что хочет удочерить ее. Но потом передумала. Сказала, что это ответственность большая. Что она Риту упустила и что боится, что снова недоглядит. Но девочку эту она очень любила, баловала ее, часто сюда, к себе домой, забирала. Тебя, Валечка. Вот как сердцем чувствовала, что кровиночка ты ее!

— Вы действительно считаете, что я — дочка Риты Соленой? — усмехнулась я. — Но как такое возможно?

— Знаешь что, моя дорогая девочка, никто бы никогда и не подумал, что у Риты, школьницы, родилась дочь. Будь ей хотя бы пятнадцать-семнадцать, Лена бы и сама предположила, что ребеночек на ступенях детского дома — подарочек сбежавшей дочурки, типа в подоле принесла. Да разве ж могло нам с ней тогда прийти в голову, что этот ребенок рожден тоже, по сути, ребенком?

— И как же потом догадались? Почему решили, что я — ее дочка?

— А это еще одна история, причем некрасивая, неприличная, просто отвратительная!

Зоя Петровна тяжело вздохнула.

— Мы всем селом хоронили Леночку. Она рано умерла, ей слегка за сорок было. А сколько ее друзей, коллег из города приехало! А воспитанников! Я, конечно, все Риту ждала, думаю, если жива, то, может, узнала о смерти матери. Но она так и не появилась.

На поминках наши, местные, конечно же, поднимали вопрос о том, кому останется этот дом, кто наследник? Риты-то нет, родственников тоже никаких. Ни братьев, ни сестер, вообще никого! И вдруг один человек, один из воспитанников, его зовут Саша Пономарев, прямо за столом, в присутствии большого количества людей, и говорит, что его отец, нотариус, заверил завещание Елены Николаевны, в котором говорится, что все ее имущество вместе с домом и средствами переходят в собственность Валентины Соленой.

Она выразительно посмотрела на меня, сделала паузу, чтобы я все это осмыслила, после чего продолжила свой рассказ:

— Знаете, все как-то даже успокоились. Многие же знали, как она любила Валечку, поэтому никто и не удивился. Причем опекуном по достижении тобой, Валя, совершеннолетнего возраста была назначена я. Она очень доверяла мне. Казалось бы, все нормально. Правда, завещания-то я никогда не видела, а только вот слышала, на поминках, понимаете, да? И вдруг буквально через неделю вижу рядом с Леночкиным домом машину, каких-то людей. Я, понятное дело, выхожу, спрашиваю, кто вы такие и что вам нужно, и тут ко мне подходит девушка, высокая, красивая, с наглыми глазами, и говорит, что она — дочка Елены Соленой, что ее зовут Маргарита. Я смотрю на нее и не верю своим глазам! Точно — Ритка! Повзрослевшая, конечно, но я ее узнала. Я сказала ей, что рада тому, что она жива и здорова. Спрашиваю, что она здесь делает, в этом доме. Останется ли она тут жить? Мне же нужно было понять, что здесь вообще происходит. А она меня тоже узнала. «Теть Зой, — говорит, — я дом продаю. Вот — покупатели». Ну, я ей тогда и говорю, мол, дом по наследству перешел к воспитаннице Лениной, Валечке Соленой. Так что продавать его нельзя. Ты, говорю, не имеешь на это права. Существует завещание.