Убийство в соль минор

— Мы надолго в С.? — спросил я с тяжелым сердцем, поскольку уже успел привыкнуть к жизни в лесу, к своему роялю. Да что там — я одичал и меньше всего хотел бы окунуться в с-ский бомонд, видеть представителей светской тусовки.

— Ты думаешь, что тебя там, на твоей родине, плохо встретят? Думаешь, кто-то посмеет тебя презирать за то, что ты так поднялся за счет своей жены? Так вот, ничего такого не будет. Я уже веду переговоры о том, что ты выступишь в местной филармонии с концертом. Будешь играть старую программу. У тебя все получится. Меня представишь как девушку, с которой познакомился в Германии, где проходил лечение в клинике «Мона Лиза», а деньги на лечение ты получил по страховке. Поверь мне, все твои друзья или враги, неважно, все они будут испытывать по отношению к тебе поначалу жалость, им будет стыдно за то, что они все бросили тебя. И пока твои афиши будут нервировать их и одновременно провоцировать, дразнить, единственным желанием всех будет поскорее увидеть тебя, чтобы оценить то, как ты выглядишь, ну и, конечно, в какой форме ты находишься. И когда они увидят, что ты вернулся в тот мир, который так страшно на время покинул, когда они увидят тебя, такого красивого, счастливого и спокойного, поверь, они сразу же примут тебя обратно. Они полюбят тебя так, как не любили никогда. Ну и, конечно, будут завидовать твоему успеху. Ты будешь давать интервью, отвечать на вопросы местных журналистов, и они поймут, что у тебя все хорошо. Отвечай спокойно, рассказывай всю правду — о том, как тебе было тяжело после смерти мамы, но ты нашел в себе силы вернуться на сцену, что ты благодарен специалистам клиники «Мона Лиза» за свое чудесное выздоровление. Ну и мне, конечно, своей поклоннице, которая помогала тебе через все это пройти. Это будет красивая история, поверь мне.

— А что, если я скажу тебе, что хотел бы остаться здесь и не возвращаться в С.? — набравшись храбрости, спросил я, с ужасом представляя свое возвращение в родной город.

— Когда тебе было трудно, я помогла тебе, а сейчас помоги мне, — неожиданно сказала она, но не требовательным тоном, как можно было от нее ожидать в данной ситуации. Она произнесла это чуть ли не со слезами на глазах.

Очень хорошо помню тот день. В доме нас было тогда только двое. Мы отправили Ерему за молоком в деревню, а сами сидели в библиотеке. Шел дождь, а в камине пылал огонь.

Я, отдыхая, наигрывал на рояле, а Валентина сидела в кресле и вязала мне уже второй по счету свитер. Мягкая черная пряжа струилась между ее тонкими пальцами, тихо постукивали спицы, звук был сухим и приятным.

И вот тогда Валентина, не поднимая глаз от вязанья, наконец-то рассказала мне свою историю. С начала, то есть с того времени, как она оказалась в детском доме, и до того момента, как она, спасаясь от ветра и дождя, забежала в Московскую консерваторию и случайно попала на мой концерт.

Слушая ее, я не мог играть. За скупыми фразами мне открывались картины из ее жизни. Детский дом, интернат… Мое воображение дорисовывало все то страшное, что было ей недосказано. Я словно прикоснулся к отравленному одиночеством и душевной болью детству маленькой брошенной девочки. Заодно увидел сад и дом, которыми она грезила.

— Значит, все это, — я погладил ладонью рояль, а потом сделал в воздухе круг рукой, обводя пространство, — ты придумала исключительно с целью попасть в тот дом, который сохранился в твоей памяти, в надежде разыскать свою мать? Ты серьезно? Не слишком ли сложно и дорого?

— Ты хотел сказать — глупо, да? — Она улыбнулась, в ее ресницах блестели слезы. Она отложила вязанье. — Я подумала, что должна вернуться туда, откуда меня вышвырнули, бросив на ступенях детского дома… Я даже думаю, что моя мать и не знает о том, что стало с ее девочкой. Возможно, ее родители, к примеру, известные музыканты или артисты, узнав о том, что она забеременела, позволили ей родить, а потом украли ребенка и отнесли в детский дом… Я постоянно думаю об этом, понимаешь? Ну не могла она быть бедной и глупой. Я очень хорошо помню этот дом. И если я его увижу, то сразу узнаю. Там есть такая каменная ваза… Она была огромная и полная цветов… Она стояла слева от входа в дом. Я забиралась на нее, я же была маленькая, и заглядывала в окна… Окно тоже было в зелени, должно быть, увито виноградом… И если этот дом сохранился, то вряд ли кто-то уничтожил этот виноград или плющ…

— Ты думаешь, что наши музыканты собираются до сих пор в этом доме?

— Нет, не уверена… Но кто-то из старых музыкантов должен помнить этот дом и эти встречи, ну и, само собой, хозяйку этого дома…

— Но ты могла бы пойти по более легкому и безопасному, я уж не говорю, дешевому пути, если бы просто встретилась с кем-нибудь из музыкантов и поговорила, задала определенные вопросы. Описала бы женщину, назвала какие-нибудь детали… Глядишь, кто-то и вспомнил бы ее.

— Да я понимаю. Но мне хотелось, чтобы все они приняли меня уже не просто как дочь одного из них, а как равную себе, понимаешь?

Я ее, конечно же, не понимал.