Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Кто тут еще хочет в карцер? — равнодушно спросил надзиратель. — Могу пособить! Ну, есть желающие?

— Сержант, давай поговорим! — предложил Хрусталев, захотевший стать опять в центре внимания.

— Спать пора! — уговаривал надзиратель.

— Рано еще! — не сдавался Хрусталев. — Сержант, а тебя тоже запирают?

Надзиратель думал несколько секунд, очевидно, размышляя: стоит вступать в беседу или нет.

— Запирают! — решился он на разговор. — Только я с другой стороны.

— А разница? — торжествовал Хрусталев.

— Я сутки отдежурю и всеми благами жизни пользуюсь за те трое суток, когда я дома, — ответил надзиратель.

— Так уж и всегда? — издевался Хрусталев. — Для этого большие бабки нужны.

— У каждого свои потребности! — отстаивал свои убеждения надзиратель.

— Это ты брось! — надсмехался Хрусталев. — Все одного хотят: поменьше работать, побольше получать. И поменьше начальства над собой иметь. А для тебя каждый старшина — Бог и царь. В чем же ты видишь благо?

— В свободе и в чистой совести! — искренне ответил надзиратель. — Благое дело делаю: преступников охраняю, чтобы не сбежали, людям жизнь не портили.

— Люди сами себе жизнь портят, — обиделся Хрусталев. — Вот ты за свою жизнь лет десять провел взаперти в тюрьме, а будешь считать себя вольным человеком.

— А я и в тюрьме — вольный! — настаивал на своем вертухай. — А вы и на свободе — за решеткой!

— А ты женат? — подначивал Хрусталев.

— Женат!

— А ты не боишься, — ехидно спросил Хрусталев, — что, когда ты взаперти сидишь с нами, аки сторожевая собака на цепи, твоя жена с кем-нибудь развлекается?

— В своей я уверен! — насупился надзиратель, для которого этот вопрос, очевидно, был больной. — А вот ваши еще долго будут вам наставлять рога.

И мстительность послышалась в его голосе.

— А я и не женат! — засмеялся Хрусталев.

— И то! Какая дура пойдет за такого, — обрадовался надзиратель.

— А твоя умная? — ехидничал Хрусталев.

— Умная!

— Тогда она по-умному наставляет тебе рога! — издевался Хрусталев.

Надзиратель обиделся и разозлился.

— Я сейчас дверь открою и отправлю тебя в карцер!

— Не имеешь права! — насмешничал Хрусталев. — Не хочешь разговаривать, не разговаривай.

— Так скучно же! — признался вертухай. — Книжки читать на посту запрещено, — он тяжело вздохнул. — Остается одно: с вами разговаривать. Интересно мне: что вы за публика?

— Разная, сержант, разная! — вмешался в разговор Айрапетян. — Мы как вы. Вы как мы. Все одно!

Надзиратель захлопнул кормушку. Может, кто приблизился, может, просто надоело ему разговаривать.

— Хрусталев, что пристал к человеку? — спросил Великанов. — Душу ему бередишь.

— Какая душа у мента? — разозлился почему-то Хрусталев. — Ему ее не положено иметь.

— Много ты знаешь! — разозлился и Великанов. — Ты о жизни по задворкам не суди!

— Не суди и будешь судим! — прервал его Кузин. — Давайте спать! Утро вечера мудренее…

14

Баранов сразу же перестал обижаться на Григорьева, как только приступил к своему любимому занятию: распаковывать коробки с бутылками и закусками.

Чего тут только не было! Не было только птичьего молока.

Но зато было несколько тортов с этим названием.

«Григорьев — дурак, а я — умный! — радовался, как дитя, Баранов. — Ну и пусть сидит себе в камере и баланду жрет. А я — умный и как умный буду питаться. И выпью потом, что останется, конечно. Ничего, я буду подавать, я буду и уносить. Как только опустеет бутылка почти до дна, я ее в подсобку, себе. Шестерить выгодно, Григорьев! Ты — не шестеришь и ешь баланду. Я — шестерю и буду доедать вкусные куски, может, и омара попробую».

И Баранов забыл о неудачнике Григорьеве.

Служебное помещение охраны было превращено в подсобное помещение, а самая большая камера, находящаяся рядом, была очищена от задержанных: они все были помещены на ночь в другие камеры, спать на «вертолетах» в лучшем случае, а то и в две-три смены.

Камера преобразилась.

Забранное «намордником» окно было занавешено бархатными темно-вишневыми шторами. Вместо голой лампочки горела хрустальная многорожковая люстра. Стены и железные койки были убраны персидскими коврами. Деревянный обеденный стол укрыт парчовой скатертью с огромными витыми кистями. На укрытых коврами железных койках лежали огромные мягкие подушки в шелковых с богатой вышивкой чехлах, чтобы каждый из авторитетов мог позволить себе не ощущать даже задом часть тюремной атрибутики — твердость железной койки.

Обеденный сервиз севрского фарфора, серебряные приборы, хрустальные вазы в позолоченном серебре — все соответствовало задуманной вечеринке в честь временно задержанных авторитетов.

Пришли их поприветствовать с воли не только родственники и помощники в трудном деле вымогательства и грабежей. Пришли другие авторитеты, придавая своим присутствием высокий ранг вечеринке, превращая почти в «Тайную вечерю», в совещание по интересам.

Они доставили с воли не только все великолепие и обилие лучшей пищи и питья, которые можно достать за деньги. Шесть дам полусвета явились прислуживать несчастным мужчинам, временно лишенным дамского общества, а главное, тепла, нежности и ласк.