Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

Та только глазками сверкнула: «Чего изволите?» Ее улыбка привычно обещала все. И бесплатно.

— Нашему трезвеннику и язвеннику еще парочку «Боржоми»!

— Сию минуту! — ответила официантка, но управилась быстрее.

Теперь Вася не торопился. И питья, и еды было предостаточно.

Пришел первый секретарь обкома. Все встали и бурной радостью приветствовали желанного гостя.

Один Вася сидел и спокойно смотрел на эту суету.

«А почему осветитель Вася не встает?» — поинтересовался первый.

«Он трезвый!» — кратко объяснил ситуацию второй секретарь.

«Прекрасно! — одобрил первый. — Пусть тогда он тост произнесет!»

Шутки первого исполняются, как приказы генерала.

Местный сценарист, обкомовский прихвостень, подлетел к Васе: «Васенька, тебе доверено произнести тост от имени съемочной группы!»

Вася взял бутылку «Боржоми», привычно, одним глотком, осушил и встал.

Но с трудом.

«Я хочу, — начал тихо Вася, — чтобы все присутствующие выпили за блестящего руководителя области, за первого секретаря обкома, друга Леонида Ильича Брежнева, Михаила Сергеевича Горбачева, Андрея Дмитриевича Сахарова, Александра Исаевича Солженицына и… — запнулся Вася, вслушиваясь в наступившую гробовую тишину, — как его там, ну, кого еще на Корвалана обменяли, а, вспомнил, Буковского, Буковского…»

Мгновенно протрезвевший директор картины схватил последнюю бутылку «Боржоми», стоявшую перед Васей, и, отхлебнув четверть, радостно завопил:

«Братцы! Это не „Боржоми“, это водка!»

И все облегченно рассмеялись.

«Что с пьяного взять!» — сказал миролюбиво первый секретарь. Но второй секретарь, по идеологии, уже мысленно сочинял донос в ЦК.

…Кобрик закончил свою историю, человек в штатском вежливо улыбнулся, и в эту секунду зазвенел телефон. Как по заказу.

«Собеседник» взял трубку, послушал и протянул трубку Кобрику.

Кобрик услышал голос жены-невесты.

— Милый, — заплакала она в трубку, — я умру без тебя. Мы договорились с руководством МВД. Если ты будешь себя хорошо вести и ни во что не вмешиваться, то завтра после обеда тебя отпустят.

А Кобрик потерял дар речи.

— Ты слышишь меня? — закричала в трубку жена-невеста. — Ответь!

— Слышу! Не кричи в трубку! Так хорошо слышу, как будто ты рядом. Что ты имеешь в виду?

— Я не знаю! Но ты сам поймешь, по ходу дела!

Их разъединили, и Кобрик беспомощно держал трубку в руке, не зная, что с ней делать: ждать, когда вновь соединят, или отдать человеку в штатском.

Тот сам разрядил неловкость, молча взял трубку и положил ее на место.

Очевидно, он еще незаметно нажал на кнопку звонка, потому что сразу же открылась дверь и в комнате появился надзиратель.

Хорошо наработанным голосом он приказал:

— Руки за спину! На выход!

Кобрик вежливо попрощался с человеком в штатском, предоставившим ему такой вкусный обед:

— До свидания!

И пошел за надзирателем в камеру.

Очень заинтересовала его передача задержанного из рук в руки. Особенно восхитила «морзянка», которой пользовались надзиратели с помощью своих ключей: у каждого был свой «ключ».

Подойдет надзиратель к решетке и большим ключом по решетке отстучит что-то свое, особенное, не просто взял и постучал, а как-то хитро. И коллега сразу узнает, что именно свой идет, очередного охламона ведет.

Когда дверь камеры распахнулась и появился Кобрик, все в камере замолчали и уставились на него.

Кобрик был единственный, кого не подстригли под «ноль».

— Здравствуйте! — вежливо поздоровался Кобрик. — Можно войти?

Гомерический смех потряс камеру настолько, что никто не слышал, как закрылась дверь. Смеялись от души, до слез.

— Почему бы нет! — подскочил к Кобрику Рудин.

И добавил, отсмеясь:

— Ты же не в форточку!

Григорьев, взяв новенького под локоток, усадил на свою койку.

— Ну, чудик! За что тянут?

Кобрик обреченно поник головой:

— Двоих замочил!

И как чуть раньше взрыв хохота, так же камеру потрясла тишина.

— Лепишь, чудило? — растерялся даже Григорьев. — Или чужие грехи на себя берешь? Из тебя «мочило», как из меня папа римский. Колись!

Кобрик ничего не понял из того, что сказал Григорьев, но уяснил одно: его не за того приняли.

— Что тут особенного? Обычное дело.

— Ни фига себе! — воскликнул пораженный признанием Кобрика Маленький. — Да он нас всех перережет ночью. Я теперь спать буду плохо.

— Ты что? — обиделся Кобрик. — Я никогда еще никого не резал. Что я — сумасшедший?

Сойкин ехидно вставил:

— Он их из «дуры» шмальнул…

— Какая «дура»? — перебил его Кобрик. — Гнал рано утром по шоссе, «волга» левый бок подставила, я в нее и врезался.

— А-а! — облегченно вздохнули все.

— Что ж ты, чудило, понтуешь? — рассердился Григорьев. — Обычная авария…

— Но двоих-то нет! — вставил Кобрик.

Даже Кузин заинтересовался Кобриком.

— Он, никак, виноватым себя считает! Как тебя звать-то?

— Кобрик Юра!

Великанов расхохотался:

— Умора! Вся камера невинными забита. Одного виноватого Бог принес.

— Для развода! — съехидничал Сойкин.

Кобрик не мог понять, почему он не может считать себя виновным.

— Не был бы виновен, не посадили бы сюда!

Общий хохот задержанных был ему ответом.

Кобрик стал доказывать свою вину: