Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Поворов Виктор Петрович!

— Сколько полных лет?

— Двадцать!

— Статья?

— Сто семнадцатая! Часть вторая.

Писарь впервые взглянул на Поворова, и во взгляде было одно омерзение, хотя в его возрасте уже можно было привыкнуть ко всему в этих стенах.

— На стрижку!

— С какой стати? — взвился Поворов. — Я еще не осужденный.

— Права качать вздумал? — усмехнулся писарь и позвал надзирателя: — Петрович!

Подошел длинный жилистый мужчина лет сорока, легко, играючи, схватил Поворова за шиворот, как пушинку, поднял его со стула и буквально отнес к парикмахеру.

— Этого без очереди.

И посадил Поворова в засыпанное волосами разного цвета кресло.

Испуганный Поворов уже не думал сопротивляться.

Парикмахеру потребовалось ровно две минуты, чтобы от дорогой прически Поворова ничего, не осталось.

Но и это было не все.

Когда Поворов, ощущая на голове легкость, поднялся с кресла, тот же надзиратель приказал:

— Раздеться догола!

Только сейчас Поворов заметил, что вокруг него все задержанные стоят в чем мать родила.

Способность к сопротивлению была подавлена, и он покорно разделся догола.

Надзиратель занялся проверкой одежды.

А парикмахер напомнил Виктору:

— Эй, я еще не закончил с тобой! Марш ко мне!

Поворов, недоумевая, подошел к парикмахеру, и тот двумя движениями машинки снял у Поворова волосы в паху.

— Свободен! — язвительно проговорил парикмахер. Поворов со страхом посмотрел на себя ниже пояса, ставшего голым и жалким. Виктору даже показалось, что он уменьшился и съежился в размерах.

Такого унижения он и представить себе не мог.

Но Виктор еще хорохорился: «…Все пройдет, как с белых яблонь дым…»

Голых и стриженых задержанных, как стадо баранов, погнали под душ. Выдали каждому по кусочку мыла, хозяйственного, размером со спичечный коробок, и стали запускать в душевую числом, равным количеству помывочных мест.

Поворов попал в первую десятку и, стоя под едва теплым душем, размышлял, ожесточенно намыливая остриженную голову: «Пошел по шерсть, а вернулся стриженым! Не только в армии, оказывается, стригут. Может, лучше было бы в армию пойти?»

Мытых направляли на сушку, где большие фены с фотоэлементами почти мгновенно обсушивали голову и тело, оставляя в неприкосновенности душу.

Затем Поворову выдали его одежду, очевидно, тоже подвергшуюся санобработке горячим паром с химическими добавками.

Поворов с содроганием надел ставшую словно чужой одежду, и надзиратель повел его в камеру.

С первого этажа Поворова довели только до второго. Там надзиратель постучал большим ключом по решетке, закрытой на ключ, условное количество раз, и ответственный за эту решетку не спеша подошел к ним, открыл решетку, принял Поворова, закрыл решетку обратно на ключ и повел задержанного по длинному коридору к другой решетке, которая разделяла этот длинный коридор на сектора.

Упершись в следующую решетку, надзиратель, в свою очередь, остановился и постучал о нее своим ключом. Звон был далеко слышен, потому что в конце коридора показался другой надзиратель и направился к ним не спеша.

«Не доверяют они другу другу, что ли? — устало подумал морально раздавленный Поворов. — У каждого свой ключ и свое строго ограниченное пространство: от решетки до решетки. Да! Отсюда действительно не убежишь».

И Поворов вспомнил, как он подслушал наставление надзирателя одному из задержанных: «Бежать отсюда бесполезно. Единственный, кому удалось это сделать, был Феликс Эдмундович Дзержинский, рыцарь революции. И то этот рыцарь спрятался в бочку с дерьмом. Тогда канализации не было. А теперь не смоешься». И захохотал от сказанной двусмысленности.

Следующий надзиратель повторил всю процедуру с точностью робота и повел Поворова к камере.

«Двести шестая камера», — прочитал Виктор.

— Хулиганка! — добавил надзиратель.

— Почему хулиганка? — не понял Поворов.

— Статья есть такая в Уголовном кодексе, двести шестая, за хулиганство, — пояснил надзиратель.

Он открыл окошко в двери, называемое «кормушкой», и посмотрел вовнутрь камеры. Затем закрыл кормушку, пробормотав:

— Мир и гладь, божья благодать…

Надзиратель посмотрел на Поворова, чему-то усмехнулся и открыл дверь.

Задержанные, занимавшиеся до этого каждый своим делом, замерли.

— Входи! — приказал надзиратель.

Поворов вошел вслед за надзирателем.

Тот, оставив дверь камеры открытой, пошел к койке, стоящей у самого окна.

— Иди за мной! — приказал он Поворову.

Тот не осмелился ослушаться.

Надзиратель сбросил с койки у окна чьи-то вещи и сказал:

— Это будет твоя койка. Самая удобная. У окна воздуха больше. А то курят, хоть топор вешай. И вони меньше, от параши далеко.

Парень лет двадцати, высокий и худой, подскочил к надзирателю.

— Гражданин сержант, но это моя койка!

Надзиратель презрительно отстранил его рукой от себя.

— Ты, Сойкин, хулиган! Твоего здесь что на тебе. Ты теперь переходишь на государственное обеспечение.

Надзиратель покинул камеру и закрыл за собой дверь на замок.

«Дверь была открыта, но никто даже не сделал попытки сбежать. Хотя каждый, как и я, знает, что далеко не убежишь — упрешься в следующую решетку».