Убийство в купе экспресса

Чуть позже его мысли невольно вернулись к разговору с Ивером. С самого начала — вероятно, еще при внезапном появлении комиссара в его номере, когда он испытывал или симулировал приступ зубной боли, — хитрый француз, должно быть, догадался, что полиция интересуется Фрюкбергом. Ивер сделал все от него зависящее, чтобы представить шведа в двусмысленном свете. Он намекнул, что цель, для которой Фрюкберг закупил у него пятьдесят коробочек пудры, ему самому показалась подозрительной. Подарки для деловых знакомых! Но это же смешно! И в довершение всего он упомянул о пяти флаконах туалетной воды. Видимо, решил убить разом двух зайцев. Хотел навлечь на Фрюкберга подозрение в торговле наркотиками, чтобы остаться в стороне, если полиция найдет тайник в четвертом номере. И постарался показать Ван Хаутему, как легко мог бы Фрюкберг спрятать бриллианты среди блестящих кристаллов на дне флакона с лосьоном. Отсюда следует, что Ивер знал или догадывался о роли Фрюкберга в перевозке драгоценностей, награбленных на Ривьере. А если так, напрашивается второе предположение, а именно что швед и француз одного поля ягоды, что под маской честных, добропорядочных представителей иностранных фирм скрывались лица, занимавшиеся уголовно наказуемыми гешефтами. Ладно, расследование покажет, что к чему!

Комиссар не спеша прошел в седьмой номер. Даже поверхностный осмотр комнаты — Дейкема еще прочешет ее частым гребешком — принес ему находку, сулившую новые открытия; обрадованный Ван Хаутем осмотрел ее и с удовлетворением спрятал в портфель. Это была стоявшая на умывальнике небольшая ванночка из матового стекла — в такие обычно наливают дезинфицирующий раствор и кладут на ночь вставные челюсти. Разумеется, у Ивера еще могло сохраниться несколько настоящих зубов. Зубной врач сразу увидит. Но все‑таки находка ванночки показывает, что Ивер сделал неудачный ход, объяснив свои громкие жалобные стоны зубной болью.

Нет, Ван Хаутем не жалел, что на некоторое время надежно упрятал французского коммивояжера в тюрьму и тем самым помешал ему скрыть возможные следы его незаконной деятельности или предупредить сообщников. Конечно, если впоследствии окажется, что к Иверу нельзя предъявить никаких обвинений, не избежать неприятностей из‑за необоснованного ареста… Но до этого пока далеко.

Постояльцы пансиона еще не вставали, и комиссар воспользовался тишиной, чтобы, закрывшись на ключ в конторе Фидлера, по телефону информировать прокурора об основных происшествиях и принятых мерах. Магистр права Вилденберг в этот день и так был перегружен, сегодня он и слышать не хотел о разговоре с Фрюкбергом и Ивером, для этого еще будет время, когда наберется побольше обвинительного материала. Зато он изъявил желание познакомиться с Труди Мигль, которая, очевидно, утаила от следствия важные факты. Если Ван Хаутем доставит ее к одиннадцати часам в прокуратуру, Вилденберг выделит полчасика и попытается заставить ее говорить.

Труди проснулась и оделась с твердым намерением не тратить больше времени на пустяки, чтобы возместить драгоценные часы, потерянные из‑за неожиданного вмешательства амстердамской полиции. Сейчас она быстренько позавтракает, в последний раз пошлет в Париж «Арману» срочную телеграмму, доложит Целлеру по телефону о некоторых происшествиях, а затем прикинет, чего еще можно добиться, используя запасные стрелы из своего колчана. Но все обернулось совершенно по‑иному. Вежливый полицейский принес ей в номер завтрак и сообщил, что около одиннадцати придет Ван Хаутем и отвезет ее на беседу с прокурором. Желательно, чтобы до прихода комиссара она не покидала номера!

Молодая женщина, чья совесть к тому же была не совсем чиста, не знала, какими сведениями располагает полиция, а поэтому решила, что сопротивляться бессмысленно, и, когда без четверти одиннадцать явился Ван Хаутем и предложил ей отправиться с ним, она не стала резко протестовать против лишения свободы, а весело ответила на его шутливое приветствие. По дороге в прокуратуру они болтали о всяких пустяках, но оба избегали касаться дела, которое занимало их мысли.

Ван Хаутем оставил Труди в неуютной приемной в обществе ворчливого полицейского сержанта, а сам прошел прямо к Вилденбергу, чтобы доложить о некоторых новых подробностях.