На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию Заклепкина — ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться Размахаевой и Терентьевичем.
Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил другой ответ.
— Куда вы запропастились? — спросила Размахаева. — Я уже начала беспокоиться.
— Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.
— А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас набросился шальной автомобиль из-за угла?
— Мне поставили синяк под правый глаз.
— Всего-то? — удивилась она. — Но вы хоть дали сдачи?
— Некогда было, — ответил я. — Но дело не в этом, еще успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.
— Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, — ответила она.
— Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие мужчины с синяками под правым глазом?
— Ну! Я всех не упомню, — развязно ответила она.
— У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с тортом?
— Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.
— Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?
— Вы шпион!
— И все-таки?
— Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.
— Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?
— Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.
— А вам не противно общество педераста?
— Это вам должно быть противно.
— Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна. Добром для вас это не кончится.
Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак не буду связан с внешним миром финансово.
Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове все время складывались преступные парочки, причем из одних и тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у одного — ревность, у другой — деньги и опостылевший любовник. Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку. Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она сбоку припека. Убей Бог — не вижу мотива, и все-таки что-то тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов? Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито «голубым» из «Долины царей»? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада морочить мне голову…
Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди ни при чем и существует какая-то другая, «правильная» причина смерти Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме
Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая штанов? Никакого другого объяснения я придумать не сумел, как ни пыжился. Вот так и с делом Шекельграббера. Хватаюсь за ту версию, которая укладывается в голове и соответствует моему циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына? Он — извращенец тела, я — извращенец духа. Встретив человека, первым делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство, щупаю, с какой стороны он сподличает, чтобы себя уверенней чувствовать, возвыситься в собственных глазах… Но это уже философия. Какой вырос — таким и помирать. А вопрос вопросов: что делать дальше? Деньги кончились, Размахаева со мной торт есть не желает при гостях. Но надо, надо подежурить у ее подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать…
В часы «пик» на городском транспорте можно ездить без билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые, точно собаки, пассажиры просто выкинули бы контролера, как мусор и бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его наглости и безделью. Но по воскресеньям в троллейбусах более или менее свободно и злого упрека никто контролеру не кинет. А в моем возрасте ездить «зайцем» уже несолидно, вернее, совестно должно быть. Поэтому я пошел к дому Размахаевой пешком.